– Нет, Эмбан, я реалист. Хороший политик всегда ищет в людях самое худшее.
– Когда-нибудь люди еще удивят вас, ваше превосходительство, – предрек Телэн.
– До сих пор этого не случалось.
Императорская резиденция была лишь немногим меньше, чем город Дэмос в восточной Элении. Сверкающий главный дворец, само собой, намного превосходил размерами прочие дворцы резиденции – такие же слепящие глаза образчики самых разных архитектурных стилей. Сэр Бевьер резко втянул в себя воздух.
– Боже милостивый! – воскликнул он. – Этот замок – почти точная копия дворца короля Дрегоса в Лариуме!
– Оказывается, плагиат – это грех, свойственный не только поэтам, – пробормотал Стрейджен.
– Просто дань нашему космополитизму, милорд, – пояснил Оскайн. – Мы ведь, в конце концов, Империя, и под нашей рукой собрано немало разных народов. Эленийцы обожают замки, вот мы и выстроили здесь замок, чтобы эленийские короли из западных земель Империи, гостя в резиденции, чувствовали себя, как дома.
– Замок короля Дрегоса не сверкает на солнце, как этот, – заметил Бевьер.
– Так и было задумано, сэр Бевьер, – усмехнулся Оскайн.
Они спешились в вымощенном плитами, с трех сторон закрытом внутреннем дворе перед главным дворцом, и тотчас их окружила свора подобострастных слуг.
– Что ему от меня нужно? – раздраженно вопросил Келтэн, отгоняя настойчивого тамульца, разряженного в алый шелк.
– Твои сапоги, сэр Келтэн, – пояснил Оскайн.
– А что такого в моих сапогах?
– Они из железа, сэр рыцарь.
– Ну и что из того? Я ношу доспехи. Само собой разумеется, что сапоги у меня из железа.
– Во дворец нельзя входить в железных сапогах. Даже кожаная обувь не дозволяется – пол, понимаете?
– Что, даже пол во дворце вымощен перламутром? – недоверчиво осведомился Келтэн.
– Боюсь, что да. У нас, тамульцев, приятно снимать обувь, входя в дом, а потому строители покрыли перламутром не только стены и потолки, но и полы во всей императорской резиденции. Они попросту не могли предвидеть визита рыцарей в железных доспехах.
– Я не могу снять сапоги, – краснея до корней волос, объявил Келтэн.
– В чем дело, Келтэн? – спросила Элана.
– У меня дыра в носке, – пробормотал он в крайнем смущении. – Не могу же я предстать перед императором с торчащими наружу пальцами. – Келтэн задиристо оглядел своих спутников и поднял кулак в латной рукавице. – Если кто-нибудь засмеется…
– Твоя гордость не будет задета, сэр Келтэн, – заверил его Оскайн. – Слуги принесли для всех вас мягкие туфли.
– Но у меня очень большие ноги, – с беспокойством заметил Келтэн. – Вы уверены, что у них найдется обувь мне по ноге?
– Не тревожься, Келтэн-рыцарь, – сказал Энгесса. – Если у них есть туфли для меня, то и ты не останешься босым.
Когда гости переобулись, их провели во дворец. С потолка на длинных цепях свисали масляные лампы, и в их свете казалось, что дворцовые коридоры охвачены пламенем. Радужное переливчатое сияние стен, полов и потолка зачаровало эленийцев. Ошеломленные, они молча шли за своими провожатыми.
Повсюду, конечно же, были придворные – какой дворец обойдется без придворных? – и, подобно горожанам на улицах, они простирались ниц при приближении королевы Эланы.
– Не слишком увлекайся этой манерой приветствия, любовь моя, – предостерег Спархок жену. – Жители Симмура на нее не согласятся, хоть ты их золотом осыпь.
– Не говори глупостей, Спархок, – огрызнулась она. – Мне это даже и в голову не приходило. По правде говоря, я мечтаю о том, чтобы эти болваны унялись. Эти падения ниц меня смущают.
– Узнаю мою девочку, – улыбнулся Спархок.
Им предложили вино и охлажденную воду с благовониями – дабы освежить лица. Рыцари приняли вино с воодушевлением, дамы, как водится, предпочли освежаться водой.
– Обязательно попробуй вот это, отец, – предложила принцесса Даная, указав на фарфоровую чашу с водой. – Может быть, она заглушит аромат твоих доспехов.
– А ведь она права, Спархок, – согласилась Элана.
– Доспехи должны дурно пахнуть, – ответил он, пожав плечами. – Если во время боя у противника слезятся глаза, это дает тебе некоторые преимущества.
– Я так и знала, что на это есть причина, – пробормотала маленькая принцесса.
Затем их долго вели длинным коридором, где стены были украшены мозаичными портретами, представлявшими, по всей вероятности, идеализированные изображения давно умерших императоров. Широкий алый ковер с золотой каймой прикрывал пол этого казавшегося бесконечным коридора.
– Весьма впечатляюще, – наконец пробормотал Стрейджен, обращаясь к Оскайну. – Сколько еще миль до тронного зала, ваше превосходительство?
– Вы шутник, милорд, – коротко улыбнулся Оскайн.
– Сделано искусно, – заметил вор, – но к чему тратить столько места на пустяки?
– Весьма проницательно, милорд Стрейджен.
– В чем дело? – спросил Тиниен.
– Коридор все время поворачивает налево, – пояснил Стрейджен. – Заметить это трудно, потому что стены отражают свет, но если присмотреться, можно разглядеть. Последние четверть часа мы исправно ходим по кругу.
– По спирали, милорд Стрейджен, – поправил его Оскайн. – Этот коридор был выстроен с целью подчеркнуть величину дворца. Тамульцы низкорослы, и огромные размеры производят на нас изрядное впечатление. Именно поэтому мы так любим атанов. Сейчас мы уже во внутренних витках спирали, и тронный зал недалеко.
Залитый невесомым огнем коридор вдруг наполнился пронзительным звуком фанфар – это искусно укрытые трубачи приветствовали королеву и ее свиту. Фанфары сопровождались жутким визгом, в который размеренно врывалось тоненькое позвякивание. Мурр, уютно устроившаяся на руках своей маленькой хозяйки, прижала уши и зашипела.
– У кошечки отменный музыкальный вкус, – заметил Бевьер, моргнув от особенно дикого пассажа «музыки».
– Я и забыла об этом, – виновато сказала Сефрения Вэниону. – Постарайся не обращать внимания, дорогой.
– Я и стараюсь, – отозвался он со страдальческой гримасой.
– Помнишь огриху, о которой я тебе рассказывал? – спросил Улаф у Спархока. – Ту, что влюбилась в одного бедолагу у нас в Талесии?
– Смутно.
– Когда она пела ему серенады, это звучало примерно так же.
– Он, кажется, ушел в монастырь, чтобы укрыться от ее ухаживаний?
– Точно.
– Мудрое решение.
– Это наша национальная слабость, – пояснил Оскайн. – Тамульский язык и сам по себе очень мелодичен, поэтому приятная музыка кажется слишком обычной, даже обыденной – и наши композиторы стремятся добиться противоположного эффекта.
– Я бы сказала, что они достигли невообразимого успеха, – заметила баронесса Мелидира. – Звук такой, точно в железной клетке разом терзают дюжину свиней.
– Я передам ваши замечания сочинителю, баронесса, – заверил ее Оскайн. – Могу поклясться,
