глянул на другую сторону. Там сохранились еще несколько домов, но почти все стояли без стекол. Окна до половины были забиты досками.
— Здесь бомбы падали сплошняком, — заметил кто-то.
Горе быстро шагал вперед, а рабочие весело поспевали сзади. Так продолжалось, пока тот же молодой человек снова не схватил его за руку со словами:
— Улица Красавицы кончилась... Это — Садовая. В конце ее — трамвайная остановка.
— А мне что?! — огрызнулся Горе.
И, сделав еще несколько шагов, торжествующе остановился перед объявлением с черным указующим пальцем. Однако палец указывал туда, откуда они пришли. Надпись большими буквами по- прежнему гласила: «Противовоздушное убежище — в 100 метрах». Но кто-то добавил чернильным карандашом: «Улица Красавицы, 14».
— Там он и есть, где я вам показывал, — сказал молодой рабочий, прочитав надпись через плечо Горе.
Горе обернулся и снова оглядел пустынную улицу, по которой они только что прошли. Одни руины — кучи кирпича и строительного мусора, из которых вдруг торчит искалеченное бревно. Все беды из-за этого жулика Пэунеску, рассуждал он. Сейчас уже можно было бы быть на границе и с шестью тысячами голов скота...
— Чертовы психи, — снова прошептал он. И двинулся на другую сторону улицы, когда за спиной его раздался смех и крики:
— Эй, господин хороший, а цуйка?! Договорились на трехлитровую бутыль!
Несколько секунд он шел не оборачиваясь. Но молодой рабочий сложил руки рупором и закричал что было мочи:
— Хоть трактирщику заплатили? Или хотите и его надуть?
Тут Горе встал как вкопанный. Кровь бросилась ему в голову, с пылающими щеками он повернулся, вынул бумажник и сказал:
— Вы не знаете, каков Янку Горе. Не слышали о Янку Горе и не знаете, что он человек надежный и с будущим. Но вы еще услышите о нем, — добавил он. — Вы еще услышите о Янку Горе.
И стал нервно, с натужной улыбкой отсчитывать банкноты. Какой-то ребенок перешел улицу, и молодая женщина, завидев его, крикнула:
— Ионикэ! Где тебя носит, Ионикэ? Битый час тебя разыскиваю, дьявол!
Париж, декабрь 1952 года
