смертных грехов, а из них скупость стоит у него, если я не ошибаюсь, на первом плане.
— Ну?
— Ну и случилось следующее: наш приятель хотя и выдал вас правительству как заговорщика, но побоялся расстаться с доказательствами, подтверждающими его донос… Когда генерал Итурес, губернатор, потребовал от него предоставления доказательства, Красный Кедр ответил, что согласен отдать его, но не иначе как за сто тысяч пиастров золотом.
— А! — проговорил асиендадо, переводя дух. — А что сказал ему Итурес?
— Генерал один из самых заклятых ваших врагов и он дорого бы дал за то, чтобы иметь удовольствие приказать вас расстрелять.
— Это правда.
— Но, тем не менее, он не купил письма, потому что назначенная скваттером сумма показалась ему слишком высокой, тем более что ему пришлось бы платить из своего сундука, так как правительство не признает подобных сделок.
— Как же поступил тогда Красный Кедр?
— Он не отказался от своего намерения и сказал генералу, что дает ему сроку восемь дней обдумать это предложение, а затем свободно вышел из ратуши.
— Гм! А когда он был у генерала Итуреса?
— Вчера утром, а это значит, что у вас впереди еще целых шесть дней.
— Шесть дней, это слишком мало.
— Э! — возразил француз, пожимая плечами. — У нас во Франции…
— Ну, да ведь на то вы и французы!
— Это правда; но зато у вас вдвое больше времени, чем нам нужно! Однако довольно болтать пустяки!.. Вы человек энергичный и действительно желаете добра вашей стране, поэтому не смущайтесь первой неудачей; кто знает, может быть, все это еще к лучшему!
— Э! Друг мой, вы забываете, что я здесь один: генерал Ибаньес, который мог бы помочь мне в эту критическую минуту, находится в пятидесяти милях отсюда. Что я могу сделать? Ничего.
— Все. Я предвидел ваше возражение и послал Орлиное Перо, сашема корасов, к Ибаньесу… Вы знаете, как быстро ездят индейцы, и я уверен, что через несколько часов он будет здесь вместе с генералом.
— Неужели вы сделали это, друг мой? — сказал дон Мигель, пожимая руку охотника.
— Pardieu!45 — весело отвечал Валентин. — Я сделал не одно это, а и еще кое-что другое и, когда настанет пора, я вам скажу. Но не будем терять даром время… Надеюсь, теперь ваши намерения изменились?
— Да!
— Отлично! Таким вы мне нравитесь гораздо больше и таким я всегда хотел бы вас видеть.
— Но сначала мне надо будет переговорить с генералом.
— Это правда. Но тут я не вижу никакого затруднения, — отвечал Валентин, поднимая глаза к небу и внимательно изучая положение звезд. — Теперь восемь часов; Орлиное Перо и генерал Ибаньес в полночь должны быть у входа в Ущелье Стервятника; значит, остается еще четыре часа, а это даже больше, чем нужно для того, чтобы проехать всего каких-нибудь десять миль.
— Идемте! Идемте! — заторопил своих собеседников дон Мигель.
— Подождите одну минуту, нам некуда особенно спешить; будьте спокойны, мы явимся вовремя.
Затем Валентин обернулся к Курумилле и сказал ему на арауканском языке несколько слов, которых асиендадо не понял.
Индеец молча встал и исчез в чаще леса.
— Вы знаете, — продолжал Валентин, — что обыкновенно я путешествую пешком, но так как теперь мы должны, в сущности, дорожить каждой минутой, я запасся на всякий случай двумя лошадьми.
— Вы ничего не забываете, друг мой.
— Да, особенно когда это касается людей, которых я люблю, — вздохнув, отвечал охотник.
Не более чем через четверть часа в кустах послышался шум, чаща раздвинулась, и на прогалине снова появился Курумилла.
Он вел на поводу двух лошадей.
— На коней, — крикнул дон Мигель, увидя лошадей. — На коней! Время уходит.
— Еще одно слово, — остановил его Валентин.
— Говорите.
— Что, у вас капелланом до сих пор все еще монах брат Амбросио?
— Да.
— Берегитесь этого человека: он предатель.
— Вы думаете?
— Я в этом уверен.
— Хорошо! Я этого не забуду.
— Отлично. Ну, теперь в путь, — проговорил Валентин, вонзая шпоры в бока своей лошади.
И три всадника помчались с головокружительной быстротой.
ГЛАВА XII. В венте46
В тот день, когда начинается этот рассказ, городок Пасо-дель-Норте имел необычайный вид. Колокола звонили не переставая — это праздновалась трехсотлетняя годовщина основания поселения.
Все население дель-Пасо, порядком уменьшившееся со времени провозглашения мексиканской независимости, теснилось в церквах, блиставших золотом и серебром.
Все дома были богато разукрашены, а улицы усыпаны цветами.
К вечеру жители, которых нестерпимая жара тропического солнца продержала в течение большей части дня в заключении внутри домов, вышли подышать острыми благоуханиями, приносимыми легким ветерком пустыни.
Городок, казавшийся пустынным в течение нескольких часов, вдруг как бы пробудился ото сна и снова послышались крики и смех… Места для прогулок заполнила густая толпа народа и в несколько минут таверны наполнились праздношатающимися, которые пили мескаль и пульке, покуривая свои сигаретки и бренча на харабе47 и виуэллах48.
В невзрачном доме, построенном так же как и все соседние с ним дома и расположенном на углу пласа-Майор49 и калле-де-ла-Мерсед50, кутило человек двадцать или двадцать пять; по перьям их шляп, по гордо закрученным кверху усам, а в особенности, по длинным шпагам с эфесами из вороненого железа, в них нетрудно было узнать искателей приключений. Они как воду пили агуардиенте51 и пульке и в то же время играли в карты; при этом они страшно кричали, стараясь переспорить один другого, клялись, как язычники, и то и дело грозили пустить в дело свои шпаги.
В одном углу залы, занятой пирующими искателями приключений, за столом задумавшись сидели два человека; они рассеянным взором окидывали всю залу и как будто совсем забыли о своих стаканах, до которых не дотрагивались уже более получаса.
Оба они были еще молоды.
Первый, которому было не больше двадцати пяти лет, имел одну из тех открытых, честных и энергичных физиономий, которые вызывают симпатию и уважение.
Его бледный лоб, белое лицо, окаймленное густыми локонами длинных черных волос, большие глаза под густыми бровями, его прямой нос и, наконец, его большой рот, усаженный двойным рядом
