— Слушайте меня все находящиеся здесь бледнолицые вожди и судите о милосердии и великодушии команчей: за жизнь этих пятерых вождей они требуют только жизнь двух людей.
— В самом деле, это очень немного, — заметил генерал, — а кто такие эти два человека, которых вы требуете?
— Бледнолицые зовут их: первого — дон Мигель Сарате, а второго — генерал Ибаньес.
Губернатор вздрогнул.
— Эти два человека не могут быть выданы вам, — отвечал он, -они приговорены к смерти и завтра они умрут.
— Хорошо, пленников начнут пытать сегодня вечером, — невозмутимо отвечал вождь.
— Но, — вскричал генерал, — нельзя ли будет устроить дело как-нибудь иначе?! Пусть мои братья просят у меня то, что я могу им дать, и…
— Я хочу этих двух человек, — перебил губернатора вождь, — иначе мои воины сами освободят их.
Одного из присутствовавших при этом свидании офицеров страшно возмущал напыщенный тон Единорога, и он сказал индейцу, что они не боятся угроз.
Индейский вождь обернулся к офицеру, речь которого вызвала сочувственное одобрение со стороны всех мексиканцев, находившихся в приемной, и сказал:
— Мои слова — слова человека, который ничего не боится и держит в своих руках жизни пяти человек.
— Э! — вскричал офицер. — Какое нам дело до этих людей? Мы не обязаны платить за них выкуп и, кроме того, вам уже сказали, что те, кого вы желаете взять вместо выкупа, осуждены на смерть.
— Хорошо, мы уйдем! — гордо поднимая голову, сказал Единорог. — Больше нам не о чем говорить, наши дела сами будут говорить за нас.
— Одну минуту! — вскричал генерал. — Переговоры еще не окончены!.. Мой сын — сам вождь, он человек умный и понимает, что нам необходимо время, чтобы дать ему окончательный ответ.
— Мой отец сказал мудро, — отвечал индеец после минутного размышления, — завтра в двенадцатом часу я приду за окончательным ответом бледнолицых.
— Хорошо, — отвечал губернатор. — Ну, а что будут делать до тех пор команчи?
— Они выйдут из города и расположатся лагерем в долине.
— Согласен!
— Владыка жизни слышал обещание моего отца. Если он не сдержит своего слова, если у него лживый язык, пролитая кровь падет на его голову.
Через час команчи покинули город и расположились лагерем на берегу реки, на расстоянии двух ружейных выстрелов от городской стены.
Когда мексиканские офицеры остались одни с генералом, мужество сразу вернулось к ним, и они принялись упрекать один другого за уступчивость в разговоре с индейцами и, в особенности, за данное им обещание.
Генерал с улыбкой на губах спокойно слушал их, а затем, все так же улыбаясь, сказал им:
— Обещание, за которое вы так упрекаете меня, ровно ни к чему не обязывает… До завтра еще далеко, и кто знает, может быть, завтра же мы избавимся от команчей, и нам совсем не нужно будет отдавать пленников, которых они так нагло требуют от нас.
ГЛАВА XI. Брат и сестра
Приблизительно в полумиле к западу от Санта-Фе, в овраге, под купой густых деревьев трое мужчин и женщина сидели у костра за ужином, ведя между собой оживленный разговор.
Трое мужчин были сыновьями Красного Кедра, женщина — Эллен.
— Гм! — проговорил Сеттер. — Какой это дьявол мог задержать старика так долго, он сказал нам, уходя, что вернется самое позднее через четыре часа, а теперь уже и солнце скоро сядет, а его все еще нет.
— Ба! — сказал Натан, пожимая плечами. — Уж не боишься ли ты, что с ним случилось что-нибудь! У нашего старика есть клюв и когти, а со времени последней своей встречи с доном Мигелем, которого завтра должны расстрелять в Санта-Фе, он держит себя очень осмотрительно.
— Мне нет никакого дела, — грубо отвечал Сеттер, — до того, здесь отец или нет: я хотел только сказать, что нам тут больше нечего делать и, вместо того, чтобы попусту ждать, нам следовало бы вернуться в лагерь, где наше присутствие необходимо.
— Ба! Мы совсем не нужны нашим товарищам, — возразил ему Шоу. — Переночуем здесь, а завтра видно будет… Если отец не вернется до утра, мы одни возвратимся в лагерь. Гарри и Дик прекрасно сумеют и одни управиться до нашего прихода.
— Шоу сказал правду, отец иногда бывает таким странным, — заметил Натан, — он, чего доброго, пожалуй еще рассердится на нас за то, что мы не подождали его.
— Ну, останемся, — сказал беззаботно Сеттер, — по мне это еще лучше. Нам придется только поддерживать всю ночь огонь, чтобы он не погас. Значит, каждый из нас будет по очереди сторожить, когда остальные будут спать.
— Вот и отлично! — заметил Натан. — Если старик вздумает вернуться ночью, он увидит, что мы его ждали.
Все три брата встали, Сеттер и Натан набрали побольше хвороста, чтобы поддерживать огонь, а Шоу сплел из веток уютный шалаш для сестры.
Старшие братья растянулись у костра, завернувшись в свои одеяла, и погрузились в глубокий сон.
Шоу, подкинув хвороста в огонь, сел под лиственницей и глубоко задумался.
Сидя у костра, Шоу думал о донне Кларе. Он любил ее со всем пылом страсти своей необузданной, дикой натуры.
В то время, когда он сидел под деревом, предаваясь своим невеселым думам, вдруг кто-то тихонько положил ему руку на плечо.
Шоу обернулся.
Перед ним стояла Эллен, прямая и неподвижная, похожая на бледных призраков германских легенд.
— Вы не спите, Эллен? — спросил он ее.
— Нет, — отвечала она своим мелодичным, как песня птички, голосом. — Брат, мне грустно.
— Что такое с вами, Эллен? Почему не хотите вы прилечь отдохнуть на несколько часов, ведь вам это необходимо.
— Мне грустно, повторяю я вам, брат, — возразила она, — сколько ни старалась я уснуть, сон бежит от меня.
— Скажите мне, что вас так печалит, сестра… Может быть, мне и удастся помочь вашему горю…
— Неужели вы еще не догадались, что так мучает меня, брат?
— Я не понимаю вас.
— Напротив, вы слишком хорошо понимаете меня, Шоу, — отвечала Эллен со вздохом, — в настоящую минуту ваше сердце радуется несчастью той, которую вы должны были бы защищать.
Молодой человек покраснел.
— Но что я могу тут сделать? — спросил он.
— Все, если бы вы только захотели, — возразила ему девушка.
— Нет, — отвечал Шоу, безнадежно покачивая головой, — особа, о которой вы говорите — пленница старика, а я не могу бороться с отцом.
— Вы напрасно хотите скрыть от меня свои мысли, — сказала она сурово, — я читаю в вашем сердце, как в открытой книге… Ваша печаль не искренняя, в душе вы даже рады, что будете постоянно
