Молодые люди почтительно поклонились.
— Наконец-то вы пришли, господа, — сказала с улыбкой донья Мария. — А мы уже беспокоились!
— Ничего не беспокоились, — едва произнесла донья Долорес, — видимо, господа нашли себе более приятное местопребывание и потому задержались.
Донья Кармен ничего не сказала, только надула губки.
— Ну, ну, глупенькие, — ласково заметила донья Мария, — не смущайте молодых людей, видимо, у них были дела поважнее.
— Нет у них никаких дел, — пренебрежительно бросила донья Долорес. — Они совершенно свободны.
— Ладно, — в тон подруге сказала донья Кармен. — Стоит ли придираться по пустякам!
Молодые люди окончательно растерялись. А шалуньи, глянув на них, весело рассмеялись. Граф и Доминик изменились в лице.
— Великий Боже! — вскричал Доминик, топнув с досады ногой. — Какими же надо быть злыми, чтобы мучить нас понапрасну!
— Нас задержал дон Хаиме, — произнес граф.
— Так вы его видели? — спросила донья Мария.
— Да. Нынче ночью он к нам приходил.
Таким образом инцидент был исчерпан.
Молодые люди сели, и завязался разговор. Девушки продолжали дуться, они были рады, что ввели молодых людей в смущение, и в то же время сердились, полагая, что ни граф, ни Доминик не догадались о причине их упреков.
Молодые люди так были очарованы этими юными созданиями, чьи взгляды пьянили, а голоса были подобны райской музыке, что каждая минута, проведенная в их обществе, казалась самой счастливой.
День пролетел как прекрасный сон.
В девять вечера молодые люди попрощались и вернулись к себе.
— Тебе хочется спать? — спросил граф Доминика.
— Совершенно не хочется. А что?
— Мне надо тебе кое-что сказать.
— Прекрасно, друг мой, мне тоже.
— В таком случае, приготовим грог, будем курить и болтать.
— Не возражаю.
Молодые люди сели и закурили сигары.
— Какой прекрасный день! — сказал граф.
— Еще бы! Другим он и не мог быть в таком обществе. И молодые люди, будто сговорившись, разом вздохнули.
— Хочешь быть откровенным? — решительно спросил граф.
— С тобой всегда, и ты это знаешь, — ответил Доминик.
— Ну, так слушай. Ты, вероятно, догадываешься, зачем я приехал в Мексику.
— Насколько я помню, ты говорил, что намерен жениться на твоей родственнице, донье Долорес де ля Крус.
— Совершенно верно! Но ты не знаешь, при каких обстоятельствах мы были помолвлены. Я хотел бы отказаться от этого брака, но не могу.
— Неужели это правда? — вскричал Доминик.
— Сейчас я тебе все объясню. Нас помолвили еще в колыбели родители. Я узнал об этом уже, когда стал взрослым и пришло время выполнить обещание родителей.
Сама мысль жениться на незнакомой девушке, которую я никогда не видел, внушала мне отвращение. Но пришлось смириться. С чувством глубокого сожаления расстался я со своей счастливой беспечной жизнью в Париже, среди друзей, и отправился в Мексику. Дон Андрес де ля Крус принял меня с распростертыми объятиями и представил дочери, моей невесте. Донья Долорес отнеслась ко мне более чем холодно; ее, вероятно, тоже пугал брак с незнакомым человеком. Отец даже не сказал ей о нашей помолвке, что я узнал уже позднее. Ее холодность меня радовала, в глубине души я надеялся, что брак наш расстроится. И это, несмотря на то, что донья Долорес очень хороша собой.
— О, да! — прошептал Доминик.
— Мало того, у нее прекрасный характер, светлый ум, прелесть и очарование женщины.
— Все, что ты говоришь, сущая правда, — ответил Доминик.
— И все же, я не могу ее полюбить. Это выше моих сил, а между тем долг обязывает меня заключить этот союз, тем более теперь, когда донья Долорес осталась без отца, незащищенная от своего мстительного и злобного брата. В общем, я жених. И обязан выполнить свой долг. Такова была последняя воля ее отца. Но я люблю…
— Кого? — спросил Доминик, дрогнувшим голосом.
— Донью Кармен!
— Благодарение Богу! — воскликнул Доминик.
— Что это значит, Доминик?
— Я тоже люблю, — ответил молодой человек, — люблю донью Долорес, и ты мне подал надежду. — Граф пожал Доминику руку, и они обнялись.
— Будем надеяться, — сказал граф, тихонько высвобождаясь из объятий друга.
ГЛАВА XXVII. Человек со средствами
Было два часа пополудни. Погода выдалась тихая, безветренная и, равнина, казалось, уснула, измученная палящим солнцем, на прихотливых извивах серо-белой скалистой дороги искорками сверкал слюдяной сланец.
Воздух был совершенно прозрачным, что естественно для жаркого сухого климата, до самого горизонта все просматривалось. Однако из-за однообразия красок пейзаж был каким-то тоскливым.
На развилке стоял небольшой белый дом с итальянской крышей.
Неотесанные бревна у входа поддерживали балкон, сверху до низу забранный решеткой и поэтому похожий на клетку.
Это была вента — типичная мексиканская гостиница.
Привязанные у столба, стояли лошади, устало опустив головы с потными боками.
Неподалеку в тени, прямо на земле, укутавшись в плащи и выставив ноги на солнце, спали люди.
Это были партизаны-гверильясы. Полусонный часовой, прислонившись к стене, сторожил сложенное в козлы оружие, точнее делал вид, что сторожит.
Под навесом у входа сидел, покачиваясь в гамаке, офицер, бренча на гитаре и напевая надтреснутым голосом.
Из гостиницы вышел толстый низенький человек с плутовскими глазами и насмешливым лицом и подошел к гамаку.
— Дон Фелиппе, — обратился он с поклоном к незадачливому гитаристу, — не соблаговолите ли отобедать?
— Уважаемый хозяин, — чванливо ответил офицер, — я попросил бы вас не забывать, что у меня есть чин и называть меня полковником.
— Извините, ваша милость, — ответил хозяин, низко кланяясь. — Я простой человек и плохо разбираюсь в чинах.
— Ладно, ладно, я прощаю. Что же до обеда, то я пока воздержусь. Дождусь одного человека и вместе с ним буду обедать. Он скоро явится.
— Мне очень жаль, господин полковник, что все остынет. Обед удался на славу.
