облегчение, он чувствовал, как его ненависть переходит в чувство, в котором он еще не отдавал себе отчета, но которое заставляло его смотреть на своего врага почти с дружеским видом.
Чтобы воздать Джону Дэвису должную справедливость, мы скажем, что он был не лучше и не хуже любого из своих собратьев, торговавших, подобно ему, живыми людьми. Привыкнув к страданиям рабов, которые, с его точки зрения, были не что иное, как существа, лишенные разума, одним словом — «товар», он сделал свое сердце малодоступным для нежных чувств. В негре он видел только деньги, которые он истратил и которые надеялся из него извлечь, и как настоящий торговец он крепко держался за свои деньги. Беглый раб казался ему жалким вором, по отношению к которому всякое средство казалось позволительным, чтобы не допустить причинения ущерба собственной особе.
Однако этот человек не был нечувствителен к любым добрым делам: вне своей торговли он пользовался даже известной репутацией мягкого человека и слыл за джентльмена, то есть за человека порядочного.
— Ну, вот что, — сказал канадец, смотря на повязки с чувством удовлетворения, — через три недели все пройдет, если, конечно, вы хорошенько об этом позаботитесь, тем более, что, по счастливой случайности, кость не задета и пуля лишь прошла через мясо. Теперь, любезный друг, если вам угодно побеседовать, я готов.
— Мне не о чем с вами говорить, кроме возвращения проклятого черного, составляющего причину моего несчастья.
— Гм! Если мы будем продолжать в таком духе, то, боюсь, нам с вами не прийти к соглашению. Вам отлично известно, что именно из-за возвращения вашего черного, как вы его называете, и возникла эта ссора.
— Но я не могу потерять своих денег.
— Как, ваших денег?
— Моего раба, если вам так угодно, — для меня он представляет капитал, который я никоим образом не желаю терять, тем более что с некоторого времени дела идут слишком плохо и мне пришлось испытать значительные потери.
— Это досадно, я вам искренне сочувствую, однако, я предпочитал бы уладить это дело, как я с самого начала и хотел, полюбовно, — добродушно возразил канадец.
Американец сделал гримасу.
— Дурацкий у вас способ решать дела полюбовно, — заявил он.
— В этом, мой друг, виноваты вы сами. Если мы не поладили с самого начала, то, согласитесь, лишь потому, что вы немножко погорячились.
— Ладно, довольно об этом. Что сделано, того не воротишь.
— Вы правы, перейдем к делу. К сожалению, я беден, иначе я подарил бы вам несколько сотен, и дело было бы улажено.
Работорговец почесал себе голову.
— Послушайте, — сказал он, — я не знаю почему, но несмотря на то, что между нами произошло, а быть может, именно поэтому, я не желал бы разойтись с вами вот так после ссоры, тем более что, откровенно говоря, я слишком мало значения придаю Квониаму.
— Что это за Квониам?
— Это негр.
— А, отлично… Глупое же имя вы ему дали; впрочем, оставим это. Итак вы говорите, что мало им дорожите?
— Право, это так.
— Так почему же вы устраиваете на него такую ожесточенную охоту с собаками и ружьями?
— Из самолюбия.
— О-о! — промолвил канадец с выражением неудовольствия.
— Послушайте, я работорговец.
— Довольно гадкое ремесло, между нами говоря, — заметил охотник.
— Быть может, в разбор этого я не вдаюсь. С месяц тому назад в Батон-Руже было объявлено о большой публичной продаже рабов обоих полов, принадлежавших богатому джентльмену, который внезапно умер. Тогда я отправился в Батон-Руж. Среди рабов, предложенных вниманию покупателей, находился Квониам. Малый — молод, статен, силен, вид у него смелый и смышленый. Понятно, он мне с первого взгляда понравился, и я пожелал его купить. Я подошел к нему и обратился с вопросом. Негодяй с бесстыдством, которое меня с самого начала смутило, ответил буквально следующее:
«Хозяин, не советую я вам меня покупать, я поклялся стать свободным или умереть. Что бы вы ни делали, чтобы удержать меня, я вас предупреждаю, что убегу. А теперь решайте, как вам поступить».
Это столь откровенное и решительное объяснение задело меня. Посмотрим, сказал я ему, и отправился к лицу, заведовавшему продажей. Этот последний оказался моим знакомым и стал убеждать меня не покупать Квониама, представляя мне тысячу доводов, один сильнее другого, чтобы отговорить меня от принятого мною решения. Но я уже решил и твердо стоял на своем. Квониам был мне уступлен за девяносто пиастров 5 — цена баснословно низкая для негра его лет и сложения, но никто не соглашался купить его ни за какую цену. Я заковал своего раба в цепи и отправил его не к себе, а в тюрьму, чтобы быть вполне застрахованным от побега. На другой день, когда я пришел в тюрьму, Квониам исчез — он сдержал данное мне слово.
Через два дня его вернули. В тот же день вечером он снова исчез так, что мне невозможно было догадаться, каким способом удалось ему разрушить те препятствия, которые я устраивал с целью удержать его. Что еще вам сказать? Вот уже месяц, как это тянется, восемь дней тому назад он снова убежал, и с тех пор я за ним гоняюсь. Когда я пришел в отчаяние при мысли, что мне не удастся его поймать, то гнев овладел мною настолько, что я отправился за ним в погоню, преследуя его по пятам с ищейками, решив на этот раз покончить во что бы то ни стало с этим проклятым негром, который постоянно проскальзывает у меня между пальцев, подобно змее.
— То есть, — заметил канадец, слушавший с интересом рассказ торговца, — в конце концов вы не задумываясь бы его убили.
— Право, нет, тем более, что этот решительный негодяй так хитер, так часто смеялся надо мной, что в конце концов я предал его проклятию.
— Выслушайте меня, в свою очередь, мистер Джон Дэвис. Я вовсе не богат. Какая нужда мне в деньгах, мне, жителю прерии, где Бог столь щедро предоставляет пищу каждый день? Этот Квониам, столь жадный к свободе и свежему воздуху, помимо моей воли сильно меня интересует. Я постараюсь дать ему свободу, к которой он так настойчиво стремится. Вот что я вам предлагаю: у меня в пироге три ягуаровых и двенадцать бобровых шкур. Если их продать в любом городе Соединенных Штатов, за них дадут от ста пятидесяти до двухсот пиастров. Возьмите их, и дело с концом.
Торговец смотрел на него с удивлением, с примесью некоторой благосклонности.
— Вы ошибаетесь, — сказал он наконец, — сделка, которую вы предлагаете, слишком выгодна для меня и разорительна для вас. Дела так не делаются.
— Что вам до этого? Я решил дать этому человеку свободу.
— Вы не знаете неблагодарного характера негров, — настаивал работорговец, — он совсем не будет вам признателен за то, что вы для него делаете — напротив, при первом же удобном случае он, быть может, заставит вас пожалеть о своем благодеянии.
— Возможно… это зависит от него. Я и не требую от него признательности. Если он ее проявит, тем лучше для него, если нет — Бог с ним! Я поступаю, как мне хочется, награда моя в моем сознании.
— By God! Вы прекрасный человек, честное слово! — вскричал торговец, не будучи в состоянии дольше сдерживаться. — Почаще бы встречать таких людей. Ну, мне хочется вам доказать, что я вовсе не такой дурной человек, как вы вправе были бы предположить после того, что произошло между нами. Я подпишу вам сейчас купчую крепость на Квониама, а от вас возьму взамен шкуру ягуара на память о нашей встрече, хотя, — добавил он, указывая с гримасой на свою руку, — вы уже дали мне на память кое-что другое.
— Ладно! — радостно воскликнул канадец. — Только вы возьмете две шкуры вместо одной, потому что я намерен просить нож, топор и остающееся у вас ружье, чтобы этот бедняга, которому мы возвращаем
