— У меня есть дела, более мне близкие и требующие обсуждения, — сухо сказал Гораций. — Я должен вам сказать, г. Факраш, что вы меня здорово запутали!
— Объяснись более подробно, потому что я тебя не понимаю.
— И почему, скажите, пожалуйста, — простонал Гораций, — вы не дали мне выстроить этот дом по-моему?!
— Разве я не слыхал своими собственными ушами, как ты жаловался на свое неуменье выполнить задачу? Вследствие этого я решил, что тебя не должна постигнуть неудача из-за твоей неопытности, и я сам воздвиг за тебя дворец, столь блистательный, что имя твое будет жить во век. И вот, это совершено!
— Да, — сказал Гораций, — теперь мне пришел конец. Я не упрекаю вас. Я искрение верю, что вы действовали с наилучшими намерениями. Но к черту бы все это! Неужели вы не можете понять, что окончательно погубили мою карьеру как архитектора.
— Этого не может быть, — возразил джинн, — так как слава этой постройки будет приписана тебе.
— Слава! Да ведь здесь Англия, а не Аравия. Какую славу могу я приобрести, если будут знать, что я строитель восточного павильона, который был бы вполне хорош для Гаруна-аль-Рашида и никуда не годен, могу вас в том уверить, как жилище обыкновенного англичанина.
— А все-таки этот ожирелый пес, — заметил джинн, — выразил большое одобрение.
— Очень естественно, так как он понял, что может говорить откровенно только на четвереньках. Действительно ценный отзыв! И что же, вы думаете, что я могу взять с него деньги? Нет, г. Факраш, хотя бы мне и самому пришлось ходить на четвереньках, я должен сказать и скажу, что вы учинили ужаснейший скандал!
— Открой мне твои желания, — сказал Факраш, несколько смущенный, — потому что ты знаешь, что я ни в чем не могу тебе отказать.
— В таком случае, — смело сказал Гораций, — нельзя ли убрать этот дворец, — рассеять в воздухе, что ли?
— Поистине, — сказал джинн огорченным толом, — делать добро такому человеку, как ты, значит, даром терять время, потому что ты не даешь мне покоя до тех пор, пока все сделанное не уничтожено.
— Это в последний раз, — настаивал Гораций, — обещаю больше не просить ни о чем подобном…
— Не в первый раз ты даешь такое обещание, — сказал Факраш. — Если бы не значительность оказанной тобой услуги, я не стал бы внимать этому твоему ропоту, в другой раз ты не увидишь от меня такого снисхождения. Но на этот раз… — он пробормотал накис-то слова, сделав правой рукой такое движение, будто сметал что-то крылом, — твое желание будет исполнено. От дворца и всего того, что там есть, не осталось и следа.
«Еще сюрприз для бедного старика Вакербаса, — подумал Гораций, — но на этот раз приятный».
— Дорогой г. Факраш, — сказал он громко, — я просто не могу выразить, как я вам благодарен! А теперь… мне очень тяжело надоедать вам, но если бы вы могли как-нибудь заглянуть к профессору Фютвой…
— Как? — воскликнул джинн. — Еще просьба? Уже!
— Да вы еще прежде обещали, вы знаете, — сказал Гораций.
— Что касается этого, — заметил Факраш, — то я уже исполнил обещанное.
— Да! — воскликнул Гораций. — И он теперь верит, что все это правда про бутылку?
— Когда я покинул его, — ответил джинн, — все его сомнения были рассеяны.
— Ну, ей-богу же, вы молодец! — воскликнул Гораций, радуясь возможности похвалить от чистого сердца. — А как вы думаете, если б я пошел к нему теперь, он отнесся бы ко мне как всегда?
— Нет, — сказал Факраш со своей едва заметной, но загадочной улыбкой, — это больше, чем я могу тебе обещать.
— Но почему, — спросил Гораций, — раз он знает все?
Явилось очень странное выражение в скользящем взоре джинна: какая-то смесь резвой проказливости с сознанием своей виновности — точь-в-точь, как у шаловливого ребенка, который еще ощущает на языке вкус тайно съеденного варенья. — Потому что, — ответил он, не то хихикая, не то кудах- тая, — потому что ради преодоления его неверия, пришлось превратить его в одноглазого мула гнусного на вид.
— Что?! — воскликнул Гораций.
Но чтоб избежать объяснений, джинн исчез со своей обычной внезапностью.
— Факраш! — звал Гораций, — Г. Факраш! Вернитесь! Вы слышите? Я должен говорить с вами!
Но ответа не было. Джинн, видимо, был на пути к озеру Чад или к Иерихону и, конечно, уже далеко от Большой Монастырской.
Гораций сел за чертежный стол, закрыв лицо руками, и постарался обдумать это новое положение. Факраш превратил профессора Фютвоя в одноглазого мула. Прежде это показалось бы невероятным, немыслимым, но за последнее время Гораций пережил столько всяких невозможностей, что одна лишняя уже не возбуждала в нем недоверия.
Главным его чувством было то, что это событие должно поставить новую преграду между ним и Сильвией, надо отдать ему справедливость, что сам по себе факт превращения отца его невесты в мула нисколько не уменьшил его пылкой любви. Даже если бы он не чувствовал личной ответственности за это несчастье, он слишком любил Сильвию, чтобы это могло его отпугнуть.
При наличии мужества и решимости видеть во всем лишь хорошую сторону всегда можно сладить почти со всякой пришедшей бедой.
Но самый важный вопрос, как он тотчас же понял, был тот, согласится ли Сильвия, при такой перемене обстоятельств, выйти за него замуж. Не найдет ли она какой-нибудь связи, после того, что видела на том его ужасном обеде накануне, между ним самим и этим превращением своего бедного отца? Она даже может заподозрить его в стремлении таким путем заставить профессора вернуть свое согласие на их брак, да, в сущности, Гораций и сам не был уверен, что джинн не руководствовался какой-нибудь глупой мыслью в этом роде. Очень вероятно, что профессор, узнав истину, отказался отдать дочь за «протеже» такого сомнительного покровителя и что тогда Факраш принял решительные меры.
Во всяком случае, Вентимор достаточно знал Сильвию, чтобы не сомневаться, что ее гордость ожесточит против него ее сердце, пока не устранится это препятствие.
Здесь не подобает излагать всего того, что сказал и подумал Гораций о том существе, которое навлекло на них эту невзгоду. Когда же он успокоился после припадка дикого и бесплодного бешенства, то понял, что его место рядом с Сильвией. Быть может, он должен был давно рассказать ей все и тогда она была бы более подготовлена… Но все-таки зачем бы он стал ее смущать, пока еще цеплялся за надежду, что джинн от него отстанет?
Теперь же нельзя было молчать, само собою разумеется, что перспектива идти сейчас в Коттесмор совсем не казалась приятной, но он чувствовал, что было бы подло держаться в стороне.
Кроме того, он мог ободрить их, он мог принести им искру надежды. Без сомнения, они думали, что профессор останется в новом виде навсегда, ужасная перспектива для такого дружного семейства, но, к счастью, Гораций мог разуверить их на этот счет.
Факраш всегда исправлял свои поступки, как только начинал понимать их глупость… и Вентимор намеревался приложить все свое старание, чтобы он исправил и этот.
Тем не менее у него замирало сердце и дрожала рука, когда он дернул звонок на подъезде Фютвоев, потому что нельзя было знать, в каком состоянии он найдет эту огорченную семью и как посмотрят на его вторжение в подобное время.
12. ВЕСТНИК НАДЕЖДЫ
