из бумажника ассигнацию на такую сумму и вручил ее ему с видом благодетеля, помогающего достойному бедняку.
— Не превышайте назначенных мною цен, — сказал он, — так как сейчас я не располагаю большими деньгами, и, пожалуйста, назовите у Гаммонда свою фамилию, а не мою. Если публика узнает, что я покупаю эти вещи, то набьет цену. Теперь же не буду задерживать вас, тем более, что время бежит. Я уверен, что вы постараетесь для меня как можно лучше. Итак, до вечера!
Несколько минут спустя Гораций ехал в Ковент-Гарден на лучшем извозчике, какого мог достать.
Профессор требовал от него несколько более, чем ему давало право их знакомство, и был слишком уверен в его согласии, но что из этого? Как-никак, ведь это был отец Сильвии.
«Даже с моей удачливостью, — думал он, — мне надо бы купить хоть одну или две из отмеченных вещей; суметь бы только угодить ему — и отсюда могут быть последствия!»
В таком радужном настроении Гораций вошел в общеизвестный аукционный зал Гаммонда.
2. ДЕШЕВАЯ ПОКУПКА
Несмотря на то, что был уже час завтрака, когда Вентимор прибыл в Гаммондов аукционный зал, но огромная стеклянная галерея, где происходила продажа обстановки и имущества покойного генерала Коллингама, оказалась переполненной, что показывало, что скончавшийся офицер бы известен, как знаток.
Узкие, обтянутые зеленой байкой столы под эстрадой аукциониста были заняты профессиональными торговцами, в их числе попадались и женщины, которые сидели с бумагой и карандашом в руках, являя то наружное безразличие и внутреннюю настороженность, какие можно подметить в залах Монте-Карло. Вокруг стояла спокойная толпа деловитых людей, по большей части покупателей различного типа.
На скамье, похожей на учительскую кафедру, сидел аукционист, производивший продажу с беспристрастием судьи и достоинством, не допускавшим, даже при самых похвальных замечаниях, ни малейшего оттенка энтузиазма.
Лучи октябрьского солнца, проникая сквозь стеклянную крышу, золотили тусклые газовые рожки и наполняли пыльную атмосферу бледным золотом.
Но все-таки полное отсутствие возбуждения в толпе, спокойный и ровный голос аукциониста и случайный жалобный выкрик носильщика: «Вещь здесь, господа!» — если какой-нибудь предмет был слишком тяжел для передвижения, — все это подействовало угнетающим образом на обычно живого Вентимора.
Гораций знал, что коллекция в целом не имела большой ценности, но скоро стало ясно, что и другие, кроме профессора Фютвоя, отметили все действительно замечательные вещи, какие там были, и что профессор пометил цены значительно ниже тех, которые, казалось, были готовы за них дать.
Вентимор делал свои надбавки с наивозможной скромностью, но время от времени встречал такую конкуренцию по поводу какого-нибудь дырявого фонаря из мечети, гравированного кувшина или древней фарфоровой черепицы, что быстро достигал положенного ему предела и утешался единственно тем, что вещь окончательно продавалась почти вдвое дороже профессорской оценки.
Несколько торговцев и перекупщиков, отчаявшись выгодно приобрести что-либо, ушли, бормоча проклятия; большинство же из тех, кто еще оставался, перестало серьезно интересоваться происходившим и утешалось дешевыми остротами при всяком удобном случае.
Продажа медленно подвигалась вперед; от постоянного разочарования и голода Гораций почувствовал усталость и был очень рад, когда толпа поредела и ему удалось сесть за один из крытых зеленою байкой столов; тем временем небо из синевато-серого стало темно-серым от надвигавшихся сумерек.
Пара добродушных Бирманских Будд была только что пущена с торгов и с задумчивой, загадочной улыбкой переносила унижение пойти за девять с половиной шиллингов. Гораций ждал только последней из отмеченной профессором вещи: древнеперсидского медного кубка, выложенного серебром и с надписью из Гафиза, вырезанной по краям.
Предел, до которого ему было разрешено дойти, состоял в двух фунтах и десяти шиллингах, но Вентимору так отчаянно не хотелось вернуться с пустыми руками, что он решил прибавить лишний соверен, если это будет необходимо, и, конечно, умолчать об этом.
Однако, когда кубок был поставлен на стол, то цена скоро возросла до трех фунтов десяти, до четырех фунтов десяти, до пяти фунтов, до пяти гиней; за эту последнюю сумму он и был приобретен бородатым мужчиной, который сидел справа от Горация и немедленно начал рассматривать свою покупку более снисходительным взором.
Вентимор сделал все, что мог, и потерпел неудачу; ему не было причины оставаться дольше, но все-таки он продолжал сидеть, единственно из усталости и нежелания двигаться.
— Теперь номер 254, господа, — машинально проговорил аукционист, — большой ящик от египетской мумии, красиво… Нет, прошу извинения, я ошибся. Эта вещь по какому-то недоразумению не попала в каталог, хотя ее следовало внести. Все, что сегодня продается, господа, принадлежало покойному генералу Коллингаму. Назовем это: номер 253, античный медный кувшин. Интересная вещь!
Один из носильщиков пронес кувшин между столами и с устало-небрежным видом поставил его на дальний конец.
Это был старый устойчивый пузатый сосуд около двух футов вышины с длинным толстым горлом, отверстие которого было закрыто чем-то вроде металлической пробки или капсулы; но бокам не было видно украшений; стенки были грубы и покрыты углублениями, оставшимися от бывшей инкрустации, теперь отчасти выпавшей. Как антикварная вещь она, конечно, обладала кое-какими достоинствами; у более легкомысленных зрителей она вызвала остроты.
— Как вы назовете эту вещь? — спрашивал у аукциониста один из них с видом шаловливого ребенка, старающегося рассердить учителя. — Это также единственное в своем роде?
— Вы сами можете судить не хуже меня, — был осторожный ответ. — Всякий видит, что это не новодельный хлам.
— Красивое украшение для камина, — заметил один из шутников.
— Крышка-то отвинчивается что ли, или как? — спросил третий. — Похоже, что закрыта довольно плотно.
— Не могу вам ответить. По-видимому, ее совсем не открывали некоторое время.
— Тяжеленька! — сказал главный остряк, приподнявший ее. — А что там внутри, сардинки?
— Я вас не уверял, что внутри есть что-нибудь, — сказал аукционист. — Но если вы хотите знать мое мнение, то я думаю, что в ней деньги.
— Сколько?
— Вы меня не понимаете, господа. Если я говорю, что в ней деньги, то это не значит, что они лежат внутри. У меня нет оснований быть уверенным, что там вообще есть что-нибудь. Я просто предполагаю, что вещь может стоить больше, чем кажется.
— Конечно! Можно поверить без труда!
— Ладно, ладно! Не будем терять времени, оставим рассуждения и предлагайте цену. Ну, начинайте!
— Два с половиной пенни! — крикнул комик, как будто со страшным усилием.
— Господа, прошу но шутить. Надо же, знаете, и кончить. Что-нибудь для начала! Пять шиллингов? Один металл стоит дороже. Но я делаю надбавку. Шесть. Посмотрите на нее хорошенько. Такая вещь не встречается на каждом шагу.
Кувшин ходил по рукам, получая незначительные щелчки и шлепки, и дошел до соседа Вентимора с правой стороны, который осмотрел его очень внимательно, но надбавки не сделал.
— Он хорош, знаете, — шепнул он на ухо Горацию. — Славная штука, действительно. Будь я на
