думаю строиться? «Ступайте к какой-нибудь знаменитости, к академику или вроде того, — сказали вы. — Тогда недаром потратите деньги». Но я сказал: «Нет, я люблю выбирать сам, доверяю… э… собственному суждению в таких делах. И у меня есть в виду молодчик, который побьет их всех, если представится случай. Вот я сейчас иду к нему». И пошел на Большую Монастырскую (ведь тогда у него не было таких палат, как теперь, на улице Виктории), пошел, не теряя ни минуты, и дал ему мое маленькое поручение. Разве не так, Вентимор?
— Именно так, — ответил Гораций, недоумевая, как далеко зайдут эти воспоминания.
— С того дня, — продолжал г. Векарбас, похлопывая Горация по плечу, — и вплоть до нынешнего я ни на минуту не пожалел об этом. Мы трудились в полном единодушии. Все его мысли совпадали с моими. Я думаю, он признает, что я, так сказать, лез к нему навстречу.
Вентимор согласился, хотя ему показалось, что можно употребить более удачное выражение и что его клиент так бы и сделал, если бы припомнил одно их свидание, в котором сыграл не очень выигрышную роль.
Они перешли в столовую, комнату, пышно отделанную серо-зеленым штофом, нежно затененными лампами и ширмочками из золоченой кожи; через центр стола была пропущена высокая пальма, с ветвей которой свешивались, подобно волшебным плодам, шарообразные электрические фонарики.
— Эта пальма, — сказал профессор, бывший в превосходнейшем настроении, — положительно придает столу восточный вид. Я лично думаю, что мы весьма удачно могли бы воспроизводить арабский стиль в убранстве наших жилищ. Я часто недоумеваю, как моему будущему зятю до сих пор не пришло в голову направить свой талант в эту сторону и набросать для себя обстановку в восточном вкусе. Нет ничего удобнее и роскошнее… для квартиры холостяка.
— А по-моему, — сказала его жена, — Гораций и так сумел устроиться отлично. Его комнаты на Викентъевой площади просто восхитительны.
Затем Вентимор услышал, как она сказала сэру Лаврентию:
— Никогда не забуду, как мы в первый раз обедали там, вскоре после того, как моя дочь дала ему слово. Я даже удивилась: все было так превосходно, знаете, совершенно просто, но так остроумно устроено, и его хозяйка так чудесно стряпает! Но, конечно, жить своим хозяйством ему будет удобнее во многих отношениях.
— Да еще с такой пленительной супругой, — сказал сэр Лаврентий своим наиболее цветистым словом. — С нею… э… самое бедное жилище может показаться раем. Полагаю, что теперь, милая барышня, — прибавил он, повышая голос при обращении к Сильвии, — вы хлопочете, стремясь сделать ваше будущее обиталище настолько изящным, насколько того требует ваш изысканный вкус: посещаете все мебельные магазины Лондона, ходите по аукционам, разыскивая сокровища… или… вы уполномочили на эти дела г. Вентимора?
— Я хожу по лавкам за старой мебелью, сэр Лаврентий, — сказала она, — а на аукционах не бываю. Боюсь, что вздумай я торговаться, мне достанется именно то, чего я не хочу… И, кажется, — прибавила она потише, обернувшись к Горацию, — что и вас постигла бы такая же участь.
— Почему вы это говорите, Сильвия? — спросил он, вздрогнув.
— Как? Неужели вы забыли ваше путешествие на аукцион ради папы, когда вам не удалось добыть ни одной вещицы? — ответила она. — Какая у вас плохая память!
Ее взгляд светился только нежной насмешкой: у нее не осталось ни малейшего воспоминания о его роковой покупке и о том, что она чуть не разлучила их навек. Он поспешил сознаться, что, действительно, упомянутый аукцион был для него неудачен.
Затем сэр Лаврентий через стол обратился к нему.
— Я только что выражал г-же Фютвой, — сказал он, — сожаление о том, что мне не выпало на долю честь познакомиться с вами в год моей службы. Вы, без сомнения, знаете, что Лорду-мэру особенно удобно принимать гостей и мне было бы чрезвычайно приятно, если бы ваше первое появление в ратуше произошло в моем… гм… э… присутствии.
— Вы очень любезны, — сказал Гораций, весь насторожившись. — Я ничего не мог бы желать лучшего.
— Льщу себя мыслью, — сказал бывший Лорд-мэр, — что, находясь при должности, я делал все возможное в пределах моих скромных сил для поддержания городских традиций и был настолько счастлив, что имел честь принять в качестве гостей больше обычного числа знаменитостей. Но признаюсь, чго в одном меня постигла неудача: я всегда мечтал, что мне выпадет на долю даровать почетное гражданство какому-нибудь отличившемуся соотечественнику, однако, по любопытной случайности, как только предстояло это сделать, церемония откладывалась и мне не приходилось в ней участвовать, не приходилось из-за сущих пустяков.
— Ах, сэр Лаврентий, — сказал Вентимор, — ведь нельзя же иметь в жизни все!
— Что до меня, — вставила леди Паунтней, до которой долетело всего два-три слова из речей мужа, — то я всего более жалею о том, что теперь часовые не отдают мне чести, когда я езжу кататься. Они это делали так мило и почтительно. Сознаюсь, мне это нравилось! А муж всегда относился равнодушно. Он даже не любил ездить в казенной карете, кроме как в случае полной неизбежности. В этом он бывал упрям, как мул.
— Я вижу, леди Паунтней, — заметил профессор, — что вы разделяете всеобщее предубеждение против мулов. Но ведь оно неосновательно. У нас никогда не ценили мулов как следует, на самом же деле, это самые кроткие и послушные существа.
— Не могу сказать, чтобы я их любила, — ответила леди Паунтней. — Они какой-то смешанной породы и всегда как-то — ни то ни се!
— И наружность у них отталкивающая, Антон, — прибавила его жена. — К тому же они неумны!
— Вот в этом ты ошибаешься, моя милая! — сказал профессор. — Сообразительность их почти равна человеческой. Я знаю по личному опыту, на что способен мул, — сообщил он г-же Паунтней, которая все еще смотрела недоверчиво. — Многие люди того не могут! И уверяю вас, дорогая леди Паунтней, что они удивительно умеют приспособиться почти ко всякой обстановке, причем переносят величайшие бедствия, ничем не выражая своих страданий. Вижу по вашему лицу, Вентимор, что вы со мною согласны, а?
Горацию на минуту пришлось крепко сжать зубы, чтобы не осрамить себя взрывом несвоевременного хохота, но усилием воли он сдержал свое желание.
— Ну, — сказал он, — мне за всю жизнь пришлось столкнуться только с одним мулом, и прямо скажу, что я не имею желания повторить эту встречу.
— Вам случилось наткнуться на неприятное исключение, вот и все, — сказал профессор. — Нет правила без исключений.
— Это животное, — сказал Гораций, — было довольно исключительным во всех отношениях.
— Расскажите нам про него, — попросила одна из девиц Вакербас, и все дамы присоединились к ней, так что Горацию пришлось тут же выдумать историю, которая вышла у него весьма плоской.
Когда это испытание окончилось, он умолк и задумчиво продолжал сидеть рядом с Сильвией, глядя сквозь стекла галереи на весеннюю листву вдоль набережной, на опаловые отблески на реке, на башни и здания противоположного берега, отливающие теплой бронзой на фоне серебристо-голубого вечернего неба.
Не в первый уже раз ему казалось странным, почти невероятным, что у всех этих людей не сохранилось ни малейшего воспоминания о событиях, которые непременно должны были оставить след даже в самой невосприимчивой памяти, однако это только доказывало, как основательно и добросовестно исполнил свое последнее обещание старый джинн, ныне мирно покоящийся в своей бутыли на глубоком и грязном дне против того самого места, где они обедали.
Факраш, его медный кувшин и все его фантастические и неудобные выходки были настолько всецело позабыты, как если бы и не существовали никогда.
Весьма вероятно, что даже этот скромный и правдивый отчет о тех событиях окажется включенным в общее забвение, хотя автор, пока возможно, хочет надеяться, что Факраш-эль-Аамаш упустил из виду этот
