зять любому по душе! Да не хочу я тебя в это дело втягивать. Знай, что твоего предложения я не принимаю – ради твоей же пользы. Ежели тебе царство надобно, то клянусь богом-создателем, что я его тебе отдам, не в том суть. А что до моей дочери – берегись, кабы люди не проведали, что к чему. Полагаю, ты слыхал, повсюду молва прошла о том, сколь бессилен я перед ведьмой-нянькой. До сего дня двадцать один царевич приезжал свататься, но из-за нее никому не удалось добиться успеха, и они отказались от своего намерения. Я такие речи веду ради твоего блага, ради отца твоего – понимаю я, каково ему сейчас в разлуке с таким сыном. Никогда я не говорил ничего подобного никому из женихов моей дочери. А то, что сказал, для твоей же пользы. Если желаешь, погоди, пока колдунья-кормилица помрет, – я тебе тотчас дочку предоставлю.
Фаррох-руз ему ответил:
– За добрый совет тебе спасибо, только не могу я себе такой слабости разрешить, чтобы сидеть и ждать, пока-то нянька помрет.
На каждое слово Фаррох-руза Фагфур находил ответ, так что беседа их затянулась. А у Фагфура был преданный слуга, смотритель его личных покоев по имени Лала-Салех, то есть евнух Салех.
Фагфур сказал ему:
– Лала, пойди-ка в комнату моей дочери Махпари и скажи ей, что к нам прибыл жених из Халеба. Зовут его Хоршид-шах, он просит отдать Махпари за него.
Лала-Салех отправился к девушке, вошел, поклонился и сказал:
– О царевна, великий шах говорит, что Хоршид-шах, сын Марзбан-шаха из Халеба, приехал свататься, просит отдать тебя за него.
Та кормилица сидела возле девушки. Услышала она эту весть, взяла девушку за руку, нарядила и разубрала ее, словно сто тысяч кумиров царских, а Лала-Салех тем временем пошел вперед и объявил:
– Девушка идет.
Шах приказал, чтобы зал от посторонних освободили, так что остались там шах с Мехран-везиром и Фаррох-руз с Хоршид-шахом. Хоршид-шах и говорит себе: «Погляжу-ка, та ли это девушка, имя которой на перстне написано». Подумал он так, приготовил взоры свои, а тут как раз и появились слуги, а за ними невольницы, а за ними нянька, а за нею девушка шла.
Посмотрел Хоршид-шах, видит луноликую красавицу, которая облаком выплыла из внутренних покоев, стройная, как кипарис. Будто райская гурия выступала она, и взоры всех были прикованы к ней, а уж о Хоршид-шахе и говорить нечего, он глаз от нее отвести не мог. И только Фаррох-руз по обычаю опустил голову и продолжал беседовать с шахом. Но тут эта кормилица, некрасивая и нечестивая, злонравная и злоречивая, да еще и зловредная, вмешалась в разговор:
– Который жених-то?
– Я жених, – говорит Фаррох-руз.
– Условия знаешь? – спрашивает кормилица. – Видал необъезженного коня и чернокожего раба? Известно тебе про испытание вопросом?
– Если бы неизвестно было, я бы сюда не заявился, – ответил Фаррох-руз.
На следующий день шах приказал приготовить все на мей-дане. Шах вышел из дворца, стал под балдахином, Хоршид-шах, одетый в царские одежды, тоже явился вместо Фаррох-руза (а Фаррох-руз на его место встал). Подлая нянька приказала привести коня – пегой масти, упрямого, как стадо слонов, – того вывели на середину мейдана, а Хоршид-шах вышел вперед да как крикнет! Конь голову к царевичу повернул, а он подскочил, ударил его кулаком промеж ноздрей и за уши ухватил, так что тот сразу ослабел, задрожал весь. Хоршид-шах набросил на него седло, вскочил ему на спину и проскакал круг по мейдану, выделывая разные удивительные штуки. Зрители возликовали, а Хоршид-шах, не слезая с коня, подъехал к Фагфуру и приветствовал его.
Фагфур-шах его похвалил, наградил почетным платьем, и Хоршид-шах отправился к себе, скоротал эту ночь в обществе Фаррох-руза.
На другой день, когда поднялось озаряющее мир солнце, снова украсили городскую площадь, цари прибыли туда, и каждый занял свое место. На мейдан вышел чернокожий раб в кожаных шароварах, огромный, как гора, и остановился на самой середине площади. А с другой стороны ступил на площадь Хоршид-шах, стройный, словно кипарис. И все люди подивились его красоте, стали его жалеть и проклинать няньку. Когда Хоршид-шах поравнялся с черным рабом, он испустил боевой клич и бросился на него, и тот тоже кинулся на царевича, словно див какой-нибудь.
Схватились они, царевич поднатужился, ухватил негра за ноги обеими руками, оторвал от земли, поднял над головой и так припечатал, что сломал ему шею, спину и поясницу.
Тут все закричали, царевич Хоршид-шах подбежал и поцеловал шаху руку, а Фагфур в ответ расцеловал его и надел на него богатый халат. А посрамленная кормилица взяла девушку за руку и ушла к себе.
Люди восхвалили царевича и разошлись по домам, пока не прошла ночь и не наступил новый день. Фагфур-шах приказал, чтобы тронный зал украсили и убрали, сел на золотой престол и послал за Хоршид- шахом. Тот облачился в платье Фаррох-руза, а Фаррох-руз нарядился в царские одежды, отправился к шаху Фагфуру и сел на свое место. Нянька-негодяйка и девушка тоже пришли. Потом нянька со злобой и гневом обратилась к Фаррох-рузу и сказала:
– Ну-ка отвечай, кто такой говорящий кипарис и каковы его приметы.
Фагфур и Мехран-везир подивились речам няньки, а Фаррох-руз сказал:
– Эй, кормилица, это не вопрос, а плутовство. Если бы ты настоящий вопрос задала, я бы тебе сразу ответил, а чтобы козни-плутни твои разгадать, три дня срока нужно, тогда я тебе, десять ответов предоставлю.
– Вовсе это не козни, что за козни такие?! – говорит нянька, а сама ногой в подножие трона уперлась, подхватила Фаррох-руза и утащила к себе, а девушка за нею следом пошла.
Тут все завопили, зашумели, шах тоже опечалился, а Хоршид-шах, огорченный и растерянный, вернулся к себе, сел с друзьями брата оплакивать.
Прошло с того случая несколько дней. И тогда Хоршид-шах поднялся и отправился на базар, в ряды, где торговали тканями. Пришел он в лавку Хадже-Саида, старосты торговцев тканями, уселся там, завел дружбу с Хадже-Саидом. Вот сидит он несколько дней спустя в лавке Хадже-Саида, разговор ведет о том о сем, как вдруг видит, появился в торговых рядах какой-то всадник средних лет, а перед ним несколько пеших юношей идут, смелые да умелые, важно так выступают. Хоршид-шах Хадже-Саида спрашивает:
– Что это за всадник? Кто эти пешие с ним? Я таких людей не видывал.
– Этого человека прозвали Шогаль-силач, он предводитель удальцов этого города, – объяснил ему Хадже-Саид, – а тот юноша в бурке, обвешанный кинжалами, – глава здешних айяров, и зовут его Самак- айяр, он названый сын Шогаля-силача. Ну а прочие – их сотоварищи. Они в царской дружине военачальники и всем в нашей округе распоряжаются.
«Надо мне к ним обратиться, – сказал себе царевич, – может, получится что-нибудь?» Решил он так, вернулся в свой стан, созвал спутников и обратился к Джомхуру:
– Вот тебе деньги, отправляйся на все четыре стороны, а обо мне справляться не торопись.
Темерташа он тоже отпустил, а дружине наказал:
– Берегитесь, чтобы эта колдунья против вас не обратилась, спрячьте свое оружие до тех пор, пока я не выясню, чем дело кончится.
Взял он кошель с тысячью золотых таньга и отправился в дом Шогаля-силача. Видит, стоят у входа два молодца.
– Скажите благородным удальцам, – говорит Хоршид-шах, – что пришел чужестранец, войти желает, если они разрешат.
– Дверь благородных удальцов всегда открыта, – отвечают те.
– Это, конечно, верно, – согласился царевич, – но только все равно не подобает в благородный дом без разрешения заходить.
Те двое пошли, доложили Шогалю-силачу. Шогаль говорит:
– Это означает, что он из людей Хоршид-шаха. Ступайте, зовите его!
Пригласили они царевича войти. Шогаль-силач оказал ему почет и уважение, принял со всем радушием. После угощения вино принесли. Выпил царевич как следует и обратился к Шогалю:
