Фрост. С минусом, но все равно, пятерка за поведение…
Наемники обступили пленного.
— Выбора нет, генерал, — внушительно и раздельно произнес Генри Фрост. — Вернее, выбор имеется, однако не думаю, что вы станете долго колебаться. Приказывайте своим “интернационалистам” сию минуту сложить оружие, сдаться и отправляться на родной остров без малейшего ущерба — телесного или морального. Гарантирую обращение в полном согласии с международными нормами. Либо… Фрост выдержал преднамеренную паузу.
— Либо?.. — хриплым голосом повторил кубинец.
— Либо Финч раздробит вам обе коленные чашечки малокалиберными пулями; я отстрелю кончик носа — неминуемо выжгу при этом глаза, между прочим, — а Кудзихара медленно вспорет живот. Минут пятнадцать спустя, разумеется. И намотает кишки на винтовочный ствол. Делайте выбор. Даю полминуты.
— Вы — одноглазый капитан Фрост…
— Какая проницательность, — ухмыльнулся наемник, упирая по-прежнему горячее дуло в нос кубинцу.
— Si, Io veol…[11] Но, сами понимаете, нужен радиопередатчик.
— Вас проводят Финч и Кудзихара. Шевелитесь, генерал. Эти ребята не отличаются ни терпением, ни снисходительностью.
Пленный двинулся по паркету, сопровождаемый двумя отряженными в конвоиры наемниками.
— Эй! — окликнул Фрост.
Генерал остановился, повернул голову.
— Даю слово чести. Если вы сдержите обещание, любой, кто посмеет обидеть вас или последнего из ваших рядовых, будет немедленно расстрелян. Вот этими руками.
И капитан Фрост показал кубинцу свои перепачканные пороховой гарью ладони.
— Благодарю, — криво усмехнулся кубинец. — Но только, что скажет Фидель?
Фрост пожал плечами.
— Ваш диктатор, вам и знать лучше.
Наемник вынул из внутреннего кармана тщательно припрятанную пачку и впервые за истекшие сутки с наслаждением закурил “Кэмел”. Вонючий сигарный табак уже надоел Фросту хуже горькой редьки.
Глава двадцать шестая
В шесть часов пополудни, когда солнце уже начинало закатываться, радио коммунистического правительства передало официальное сообщение о полной и безоговорочной капитуляции. Войска Адольфо Коммачо заняли столицу и частично продвинулись дальше, в глубь страны. Сражения большей частью прекратились. Лишь кое-где отдельные очаги сопротивления доводилось подавлять огнем и штыками.
Фрост безукоризненно сдержал данное кубинскому генералу слово. Ни единого из добровольно сложивших оружие “интернационалистов” не расстреляли. Нескольким, особо дерзким и наглым воякам, разъяренные горожане пытались, правда, вышибить зубы, но Фрост пресек подобные попытки в зародыше.
К рассвету все было кончено и улажено. Вокруг Сан-Луиса оборудовали оборонительные позиции, хотя наемник не видел в этом ни малейшей нужды; по улицам ходили повстанческие патрули, мирным жителям раздавали хлеб и крупу.
Марина прибыла на вертолете. На том самом, который Бельфорд столь удачно посадил накануне посреди дворцовой азотеи. Теперь машина величественно приземлилась на широком, вымощенном булыжником подворье.
Вместе с Мариной прилетел Адольфо Коммачо.
Фрост рассеянно курил и наблюдал, как победители выпрыгивают из геликоптера. Цветочные клумбы, столь пышные вчера поутру, были вытоптаны солдатскими ботинками, с камней, выстилавших маленькую внутреннюю площадь, еще не успели смыть все пятна засохшей крови…
Не беда. Торжественность подобной минуты нельзя омрачить подобными незначащими мелочами.
Сеньорита Агилар-Гарсиа огляделась, увидела наемника и, безо всякой степенности, приличествующей главе государства, помчалась навстречу Фросту.
— Хэнк! Ты победил! Ты все же победил, carino!
— Это мы победили, крошка, — благоразумно ответствовал Фрост. — Вернее, ты победила. Что бы я смог поделать без армии возмездия?
— Останься! Пожалуйста, останься в Монте-Асуль, милый!
— Останется, — раздался поодаль спокойный голос Коммачо. — И думаю, навеки.
Фрост наклонился, поцеловал Марину в лоб, затем нежно и медленно отстранил молодую женщину. Двинулся вниз по ступеням парадного входа.
— Боюсь, дорогая, — сказал он, обернувшись, — это невозможно. Я просто-напросто не гожусь в главнокомандующие. Моя стихия — мелкие диверсионные удары. С весьма впечатляющими итогами. Сама видишь, не хвастаю.
Отворачиваться от Адольфо надолго не стоило.
Фрост сошел с лестницы окончательно, остановился, пристально поглядел на предводителя повстанцев. Молодой, смуглый, мужественный.
С ненавидящими карими глазами, такими огромными и, должно быть, красивыми…
Фрост уже успел принять основательный душ, беззастенчиво забравшись в ванную комнату самого президента. И чувствовал себя заново родившимся. Полным сил. Совершенно свежим. Готовым ко всему.
Вместо перепачканного пятнистого комбинезона капитан облачился в безукоризненно белые брюки Эрнесто Рамона — размеры совпадали превосходно. И белую рубашку позаимствовал из гардероба, принадлежавшего покойному диктатору. “Военные трофеи”, — ухмыльнулся Фрост, разглядывая себя в огромном венецианском зеркале.
Верный хромированный браунинг с предусмотрительно взведенным курком был взятка предохранитель и засунут за брючный ремень. Фрост приготовился к встрече с племянником покойного генерала и поджидал Коммачо с полнейшим спокойствием.
— Здравствуй, Адольфо.
— Час пробил, Генри Фрост!
Наемник невольно рассмеялся. Оперетта! Еще и дешевая вдобавок!..
— Я уважал и ценил твоего дядю. Звал его другом. И генерал, я уверен, все понял бы. И простил, между прочим. Он был до мозга костей военным человеком и знал, что такое тактическая неизбежность. Он сам настоял бы на преднамеренном крушении, пожертвовал собою, чтобы спасти президента.
— Лебезишь, Фрост? Заискиваешь?
Адольфо осклабился.
Нежданно-негаданно капитан ощутил неимоверную скуку. И внезапный приступ усталости.
— Дурак. И вдобавок, прошу прощения у дамы, кусок поганого дерьма. Ублюдок. Безмозглый щенок.
— Ты позволишь мне сбросить куртку? — процедил затрясшийся от ярости Адольфо. — Мой револьвер внутри… А твой — вот он: хватай и стреляй, как оно и положено трусу.
— Не стесняйся, дружок. Хоть подштанники сбрасывай, с тебя станется…
Адольфо Коммачо зажужжал змейкой, распахнул и сбросил пятнистую куртку. Блеснул в солнечных
