Перед запертыми воротами аббатства стоял граф Джон, блистая роскошью своих пурпуровых одежд и графской короной на желтых волосах. Словно король, стоял он посреди своих пэров, но его покрасневшее лицо было неспокойно, а пальцы тревожно шевелились, что не пристало королю.
Нерешимость заставила его выждать, стоя на месте, пока Ричард не поднялся на первый ряд ступеней; но тут уж Джон чересчур суетливо спустился к нему, просчитывая ступеньки, то кивая головой, то словно бодаясь и вытягивая руки и весь стан, как проситель, знающий, что он не заслужил милости.
— Ура, король английский! Ура! — воскликнул он льстиво, но останавливаясь по-царски повыше, величаясь в своих королевских одеждах, и в то же время как бы пресмыкаясь перед принцем, стоявшим ниже его. Король
Ричард остановился, уже занеся ногу на следующую ступень, и выждал, чтобы граф спустился к нему.
— Как его положили? — были его первые слова. На лице брата отразился ужас.
— Ах, да почем я знаю? — содрогаясь, ответил он. — Я еще не видал его.
А он уже пробыл в Фонтевро целый день или даже больше.
— Как так? — спросил Ричард.
И Джон опять протянул вперед руки.
— О, братец! Я поджидал тебя! — громко воскликнул он и прибавил, понижая голос: — Я не мог один смотреть ему в лицо!
Это была, очевидно, правда: иначе он никогда бы не сказал этого.
— Пес! — произнес король Ричард. — Этим дела не поправишь. Но сказано в Писании: «И воззрят нань его же прободаша». Иди же туда!
Он поднялся на ступеньки в уровень с братом, и всем бросилось в глаза, что он на целую ладонь выше Джона, хоть тот был тоже рослый красивый мужчина.
— Нет, Ричард, с тобой, только с тобой! Без тебя — ни за что на свете! — проговорил Джон шепотом, вертя глазами.
Ричард не обратил на него внимания и велел распахнуть двери. Приказание было исполнено, и жуткий холод мрака, запах сырости и восковых свечей, дыхание смерти вырвались оттуда. Джон содрогнулся. Ричард не мешал ему дрожать и с солнечного света перешел под гулкие своды церкви. Легкой, решительной походкой вошел он туда, как храбрец, который смущается лишь до тех пор, пока не станет с опасностью лицом к лицу. Джон схватил брата за руку и на цыпочках вошел вслед за ним. Все остальные, французы и пуатуйцы, толпясь, следовали за ними, равно как и два епископа в облачении.
В самом дальнем конце церкви за большим Распятием они увидели высокие свечи, пылавшие вокруг гроба. Перед ним был небольшой белый алтарь, у которого священник шептал молитвы. Главный алтарь на возвышении не был освещен, а за решеткой северного входа монахини пели погребальные гимны. Король Ричард быстро продвинулся вперед, остальные кучкой шли позади. Посреди всего этого леденящего душу убранства лежал угрюмый, недовольный, каким был и при жизни, но теперь бесстрастный, как все покойники, бездыханный могучий король Англии, по-видимому, совершенно безучастный ко всему этому могуществу, — лежал мертвый граф Анжуйский, чуждый всему живому.
Однако это было не совсем так, если верить свидетельству очевидцев. Ненависть за гробом — вещь ужасная! Пусть один Бог будет судьей тому, что произошло, а я не берусь даже пересказывать. Мило все видел: пусть же Мило, который даже находил себе в этом некоторое утешение, вам обо всем и расскажет.
'Я ведь знаю, — говорит он, — что, в конце концов, все тайное делается явным. И вот те обстоятельства, о которых я в ту пору лишь смутно догадывался, постепенно открылись моему разумению. Слушайте! Я расскажу вам таинственное событие.
Легко, смело подошел король Ричард к своему мертвому отцу, а граф Джон тащился за ним, как воплощение бремени забот. Ричард благоговейно преклонил колена у гроба и немного помолился пред ним; затем, подняв голову, он прикоснулся к серому старческому лицу. Клянусь Богом, он сделал это просто, как малый ребенок. Вдруг тихо-тихо показалась из ноздри мертвеца струйка черной крови и змейкой потекла по губам… Мы все, трепеща, видели это: ужасный вид, способный потрясти всякого богобоязненного человека, не то что нас, грешных! Все отшатнулись, задыхаясь от волнения или шепча; я же, не отдавая себе отчета, кто я или что я делаю, помня только свою любовь к королю, бросился прикрыть платком этот ужас.
Я так бы и сделал, хотя все уже успели заметить, заме! ил и король и этот бледный Иуда Джои, отскочивший с воплем: «О, Христос, Христос!»
Король встал и, подняв руку, остановил меня в моем благочестивом намерении. Все затаили дыхание. Я заметил, что священник у алтаря тоже поглядывал из-за угла, сложив губы сердечком.
Ричард был бледен и сумрачен. Он заговорил с отцом, а в это время граф Джон лежал, съежившись, на полу.
— Ты думаешь, отец, что я — твой убийца, — проговорил король, — и указываешь на меня этим знамением смерти? Что ж, я за таковое его и принимаю.
Знай же, что если последняя война между нами началась справедливо, то справедливо она и кончилась. А о справедливости я могу судить не хуже тебя. Ты уже сделал свое дело на земле, а мое еще впереди. Если я сумею быть таким же могущественным государем, как ты, я еще могу надеяться угодить тебе; если же мне это не удастся, я никогда не упрекну тебя, отец, за это. Теперь, аббат Мило, — в заключение прибавил он, — можешь закрыть ему лицо.
Я так и сделал. Граф Джон встал на ноги опять и посмотрел на брата. Но этим еще не кончилось.
Мадам Элоиза французская вошла в церковь в монастырские двери. Она была в сером монашеском одеянии, даже покрывало у нее на голове было серое; за нею шли ее женщины в таких же серых платьях. Она шла торопливо, быстро шаркая ногами, словно скользила по полу. У гроба она остановилась, поводя глазами во все стороны, словно затравленный зверь. Она видела ясно короля Ричарда: он стоял тут же, во весь рост. Но все-таки она обводила глазами вокруг. Граф Джон стоял на коленях в тени, и она заметила его после всех других; но раз встретившись глазами с его отчаянным взглядом, она уж больше не сводила с него глаз. Что бы она ни делала (а делала она многое), что бы ни говорила (а уста ее были чреваты), она все время упорно на него смотрела.
Стоя по ту сторону гроба, напротив того, за кем она так пристально наблюдала, Элоиза простерла руки над трупом, как простирает их священник за обедней над приготовляемыми святыми Дарами. Она сурово взглянула на графа и проговорила:
— Если б мертвые могли говорить, как ты думаешь, Джон, что сказал бы он про нас с тобой?
— Ах, мадам! — произнес граф Джон, дрожа, как осиновый лист. — Что это?
Элоиза сняла с покойника мой платок. Ужасная вещь все еще была там!
— Он был ласков со мной, — сказала она, пытливо вглядываясь в бездыханное лицо. — Он старался всячески угодить мне. — Она погладила лицо покойник и опять взглянула на графа. — Но вот, Джон, явился ты, а тебя он любил больше всех. Как же ты-то служил ему, мой милый паренек?.. О, Спаситель! — воскликнула она, поднимая свои взоры к небесам. — О, Спаситель, если б мертвые могли говорить!
Но и Джон мог говорить не больше мертвого: за него ответил король Ричард.
— Мадам! — начал он. — Мертвый уже сказал свое слово, и я ему ответил. Мне кажется, священный долг короля — быть посредником между Богом и людьми. Пусть же никто больше ничего не говорит: все уже сказано!
— Нет, Ричард, нет! — перебила его Элоиза. — Сказано не все. Как верно то, что я живу в терзаниях, так же верно, что ты будешь каяться, если не выслушаешь меня теперь.
— Мадам! — возразил король. — Я вас не стану слушать; я требую, чтоб вы молчали. Если за мной есть на это право, я даже повелеваю вам молчать, Я знаю что наделал.
— Нет, вы ничего не знаете! проговорила она и задрожала. — Вы — дурак!
— Может быть, — сказал король Ричард, слегка пожимая плечами. — Но в Фонтевро я все-таки король.
Граф де Мортен начал мотать головой туда и сюда и дергать застежку своей шапочки.
— Воздуху мне! Воздуху! — тяжело дыша, воскликнул он, — Я задыхаюсь!
