собираемся по двадцать—тридцать оххров вместе. К этому времени на преобразователе уже изготовлен прообраз будущего оххра. Это еще не оххр, это лишь его тело. Дальнейшее вы сейчас увидите. Пойдемте, Татьяна, — мягко и настойчиво сказал он.
— Хорошо, — вдруг сказала Татьяна и села. Лицо ее осунулось и глаза были пусты.
Они вышли на улицу.
— Начнем, — тихо сказал Старик и встал в круг, образованный оххрами.
В центре круга на земле лежал похожий на плоский камень предмет. Старик почувствовал, как напрягаются поля его друзей, и сам сосредоточил свои усилия на центре круга. Поля напряглись, как струны, и тихо вибрировали. Гудение становилось все громче и громче, пока не превратилось в музыку. Пора было отдавать частицу себя. Музыка набирала силу, росла, и в такт ей поля собравшихся в круг несли жизнь тому, кто еще не начал мыслить.
Давно уже не собирались в круг оххры. Зачем давать жизнь кому-то, когда и своя давно уже потеряла смысл? Больше оххром, меньше — какое это имело значение? Реки времени неудержимы, и всё, кроме них, — призрак.
Но теперь появилась надежда, и собравшиеся в круг в едином мощном усилии оторвали от своих полей частицу и отдали тому, кто еще не начал мыслить.
И предмет в центре шевельнулся, и все в круге почувствовали рождение нового оххра.
В этот момент к Татьяне Владимировне подошла тихонько девчушка с двумя торчащими косичками и сказала:
— Новый преобразователь заметил появление постороннего предмета вблизи Оххра. Предмет замедляет скорость полета, это скорей всего корабль…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА 1
Лик увидел ее в первый раз за месяц до своей очередной метаморфозы. Она медленно опускалась по стене дома. Может быть, Лик и не обратил бы на нее внимания — мало ли кто спускается или поднимается по стене, — но она делала такие мелкие пугливые шажочки, так неуверенно замирала перед каждой щелью в камне, что он остановился и стал смотреть на незнакомую асу. Аса в конце концов все- таки спустилась на тротуар, по очереди почистила каждую из четырех своих ножек и собралась было уже идти, но заметила, что на нее смотрят.
— Почему вы на меня так смотрите? — спросила она Лика. — Это нехорошо, это невежливо.
— Почему невежливо? — спросил Лик.
Странная какая-то аса, подумал он. Гм! Невежливо, скажите пожалуйста!.. Манеры — словно из какого-нибудь пятого сектора, а у самой на шее знак девятого сектора, всего на сектор выше, чем у него.
— Потому что смотреть на незнакомого аса, не будучи представленным, невежливо, — рассудительно сказала аса. — Разве вы не знали этого?
— Слышал, — буркнул Лик.
Конечно, в школе им говорили об этом, но кто в десятом секторе думал о хороших манерах?
— Разрешите, пожалуйста, я пройду, — сказала аса и посмотрела на Лика.
Передние глаза у нее были большие, влажные, и Лику показалось, что она задержала взгляд на нем дольше, чем нужно было.
— А вы здесь живете? — спросил он. Почему-то ему не хотелось, чтобы эта чистенькая, стройная аса с забавным разговором ушла просто так.
Аса опустила свою крошечную головку и тихо прошептала:
— Да. Нас только что перевели в девятый сектор. Но раньше мы были в восьмом. Папа надеялся, что в очередную метаморфозу его переведут в седьмой, а получилось… — она глубоко вздохнула, — а получилось совсем наоборот…
— А чего, — сказал Лик, — девятый сектор ничего. Мы вот десятый и тоже живы. — Это были слова матери, и Лик подумал, что даже произнес их с той же интонацией, что мать,
— Десятый? — спросила аса и посмотрела на кольцо со знаком на шее Лика. — А я даже не знала, что этот фиолетовый цвет означает десятый сектор.
— Неужели никогда не видели? — насмешливо спросил Лик.
Тоненькая аса вызывала в нем одновременно и желание позлить ее, и стремление защитить. Ножки как проволочки, прямо покачивается на них от ветерка. Как она на них но стене лазит…
— Нет, — покачала головкой аса, нашем секторе никогда не было асов десятого сектора… Она это и печально вздохнула. — Я сказала «в нашем», потому что никак еще не могу привыкнуть, что мы живем теперь в девятом секторе. Тут даже стены другие. Я, знаете, думала, что никогда не сползу вниз, такие ужасные трещины в камне. У нас в восьмом секторе камень на стенах гладкий… Вот видите, опять я сказала «у нас в восьмом секторе»… Никак не привыкну. А мама уже третий день ничего не ест, все молчит. Я сначала думала, что это из-за нового, непривычного рациона, а потом поняла: она расстроена. А Нана говорит, что при очередной метаморфозе его обязательно вернут в восьмой сектор или даже сразу переведут в седьмой. Нана говорит, что такие случаи бывали, когда машина, да будет благословенно ее имя, переводила сразу через сектор. Вы слышали об этом? Она доверчиво посмотрела на Лика своими большущими передними глазами.
— Прямо! Так она возьмет и перейдет через сектор! Жди такого от машины!
— Ой! — испуганно пискнула аса. — Разве можно так?
— Чего можно? — спросил Лик.
— Когда упоминаешь машину, надо обязательно говорить: «да будет благословенно имя ее». Вас разве не учили?
— Мало ли чему учили! — Лик презрительно фыркнул. — Чего там…
— Надо говорить не «чего», а «что», назидательно сказала аса. — Вы так говорите, будто не хотите подняться в следующий сектор.
Аса снова принялась чистить ножки, потирая их одну о другую. Она посмотрела на шейное кольцо Лика, потом подняла взгляд, и Лика снова поразило влажное мерцание ее передних глаз. И тут то он брякнул фразу, которую вовсе не собирался произносить. У него и в голове такого никогда не было, даже во сне не видел. А тут вдруг возьми да и скажи фразу, которая, как он потом понял, перевернула всю его жизнь.
— Чего мне секторы, — выпалил он и раздул шею так, что кольцо со знаком врезалось в нее, — я буду программистом! Да, а может быть, даже великим программистом! Или смотрителем.
— Ой, — пискнула аса, — я никогда не видела живого программиста!.. — Она подумала немножко и протянула Лику руку; рука была такая же тоненькая, как и ножки. Меня зовут Чуна. А то мы так долго разговариваем, а разговаривать с незнакомыми нехорошо, это невежливо. А вас как зовут?
— Лик.
Он усмехнулся мысленно. У них в секторе не было ни одной такой воспитанной асы. От другой еды они там, что ли, другие? Он слышал, что в каждом секторе полагается особая еда, но даже не представлял, какая еще может быть еда, кроме того рациона, к которому привык в своем десятом секторе.
Он посмотрел на Чуну. Наверняка будут над ней смеяться. Ну, пусть только попробуют, он им покажет, ноги повыдирает…
И тут он сказал вторую фразу, которая тоже в огромной степени предопределила его судьбу. Тогда, разумеется, он этого не знал. Он просто сказал то, что ему захотелось сказать. А захотелось ему сказать вот что:
