— Нет, Язон. Боюсь, что нет…
Он молчал, ожидая моей реакции, но и я молчал. Пусть он продолжает. Или кладет трубку.
— Понимаешь… — Херб вздохнул, — это тонкая штука… Если узнают… Нет, Язон, я не могу позволить себе…
— Хорошо, Херб, сделай мне тогда другое одолжение. Арестуй меня. Ты получишь повышение по службе, и совесть твоя будет чиста — ты выполнил просьбу друга.
— Не вижу ничего смешного, — сказал Розен.
— А я и не смеюсь. Я говорю совершенно честно. Все равно я собираюсь отдаться в руки правосудия, так почему при этом не оказать услугу старому другу?
Розен вздохнул. Я представил себе, как он мучительно думает, издеваюсь я над ним или говорю правду.
— Язон, — сказал он, — ты знаешь, какие у тебя хвосты?
— Приблизительно.
— И ты хочешь явиться с повинной?
— А что мне еще делать? Не могу я бегать все время, как заяц.
— Я ничем не смогу тебе помочь, Язон. Это слишком серьезно. Начальство рвет и мечет. Похоже, что ты прошел по мозолям целого батальона.
— Так как?
— А как ты это себе представляешь?
— Завтра, ну, скажем, в десять утра, ты случайно оказываешься… допустим, у входа в отель «Мажестик». Хорошо?
— Ну, допустим. А ты?
— Я подойду к тебе, а ты арестуешь меня.
— А ты меня не разыгрываешь?
— Господь с тобой, Херб.
— Ну спасибо.
Старый, добрый Херб. Большой, толстый Херб. Прокрутится, бедняга, наверное, минут десять на кровати, пока уснет. Муки совести. Десятиминутные муки. А может быть, и не муки. Может быть, и он думает, что я обязательно, во что бы то ни стало попытаюсь бежать. Может быть, и он знает, что я их больше устраиваю в виде трупа, чем живой, и все полицейское управление Шервуда знает. В таком случае он проявил редкое благородство — отказался от соблазна пристрелить приятеля при попытке к бегству. Зря я иронизирую. В некоторых кругах это огромная жертва. Редкое благородство. Большое сердце. Только бы он не передумал до утра. Но другого выхода у меня не было.
Я выпил свое виски. Оно скользнуло теплой волной по пищеводу, И я вдруг подумал, что выпил, может быть, последний раз в жизни.
Я снова позвонил. На этот раз знакомому из «Шервуд икзэминер». Год тому назад он был репортером. С тех пор я его не видел.
— Тим, — спросил я, — это ты? Я тебя не разбудил?
— Нет, не разбудил, — сказал он. — Но хотелось бы знать, кто меня не разбудил?
— Это Язон Рондол.
Тим молчал. Так же, как только что Херб Розен. Я, кажется, начинаю действовать на людей как гремучая змея. Они цепенеют.
— Здравствуй, Язон. Где ты?
— Еще на свободе. Но завтра я собираюсь отдаться в руки полиции. Ты, надеюсь, слышал, что за мной идет настоящая охота.
— Слышал.
— Тим, я обещаю тебе, ты завтра будешь первым, кто сообщит о том, что опасный преступник адвокат Язон Рондол сам сдался полиции. И смею тебя заверить, Тим, если я доживу до суда — а мне этого очень хочется, — это будет самый интересный процесс за долгие годы.
— Язон, для чего ты звонишь мне? Не только ведь для того, чтобы сделать мне одолжение?
— Совершенно верно. Я хочу дожить до суда.
— А я…
— Газета должна подчеркнуть, что я добровольно сдался полиции. И фото. Если вы это сделаете, они могут побояться прихлопнуть меня. Слишком велик скандал. И обязательно возьми с собой фотографа. Очень трудно стрелять в человека, когда на тебя смотрит объектив. Ты меня понимаешь?
— Да.
— Ты обещаешь?
— Хорошо, Язон. Теперь я верю тебе. Знаешь, когда речь идет об эмоциях, я каждый раз теряюсь, словно и густом лесу. А когда понимаешь, где у кого какая выгода, тогда другое дело. Где и когда быть?
— Вход в отель «Мажестик». Десять утра.
— Спасибо, Язон. Арестовывайся спокойно.
Нет, что ни говорите, а друзья — великая вещь. Особенно если их интересы совпадают с твоими.
— Простите, мистер, мы закрываемся.
Я посмотрел на официанта. У него было синее от усталости лицо. Того же цвета, что и бабочка на руке.
— Хорошо, — сказал я. — Вот деньги. Сдачу оставьте себе.
Он даже не поблагодарил меня. Я понимал его. В какой-то момент усталость так давит, что на все становится наплевать.
После бара ночной воздух казался удивительно чистым. Я прошел квартала два, прежде чем нашел такси. Шофер — мужчина средних лет с печально обвисшими усами — дремал, прислонив голову к боковому стеклу. Я осторожно побарабанил. Шофер поднял голову.
— Батареи заряжены полностью? — спросил я.
Он кивнул, потер лицо руками. Я залез на заднее сиденье.
— Куда вам?
— В Джоллу.
Шофер нерешительно посмотрел на меня.
— В это время я не найду там пассажиров… Придется стоять до утра…
— О, вам не придется стоять там… Мне нужно лишь… передать пакет, и мы вернемся обратно.
Шофер все еще не мог решиться. Он с сомнением посмотрел на меня, и я вдруг понял, что он сомневается, не укокошу ли я его на ночной дороге и если нет, то хватит ли у меня денег заплатить за такое путешествие.
— Да вы не беспокойтесь, приятель, — сказал я. — Я работаю в фирме Гереро. Может быть, слышали, игрушки Гереро?
— Нет, — покачал шофер головой, но уже спокойнее.
— Плачу казенными. — Я вытащил из кармана деньги. Я и забыл, что был так богат. — Ехать на такси в Джоллу на свои — эдак быстро разоришься. А на казенные…
— Ну конечно, мистер, фабрика игрушек не могла позвонить в Джоллу, она должна посылать туда ночью человека. Но меня это не касается. Деньги у вас есть, а это главное…
— Это очень тонкая мысль, — сказал я, и шофер засмеялся.
Я откинулся на спинку сиденья. Мы ехали по пустым и темным улицам Шервуда. Монотонно поскрипывали щетки стеклоочистителя, тихо шипел моторчик обогревателя. В свете фар снежинки налетали на нас роями блестящих насекомых.
— Самое милое дело — ночная езда, — задумчиво сказал шофер. — Свободно, спокойно. Людей мало, и мир на мир похож, а не на котел какой-то, в котором все кипит, бурлит, переливается. — Шофер помолчал и добавил: — Не люблю людей… Все зло от них. Вот возьмите дорогу, к примеру. Людей нет — дорога спокойная, безопасная, чистая. А как люди появляются — тут тебе сразу же снование, суета. Шум, гам…
