и помощник С. А.
Рачинского — В. А. Лебедев — очень успешно подготовлял народных учителей.
«Сельских учителей нам нужно много, — говорил Рачинский, — дельных, непритязательных, честно исполняющих свое трудное дело с любовью и терпением. Контингент, доставляемый нашими учительскими семинариями, качественно и количественно недостаточен. Сельских школьных учителей должна плодить сама сельская школа»…
Будучи глубоко религиозным, Рачинский пытался образовать из части крестьянских мальчиков, «которых тянет к церкви и духовным подвигам», — священнослужителей нового типа.
Рачинский говорил следующее: «С в я щ е н н и к и н а ш и п л о х и. Н а ш е д у х о в е н с т в о ч а х н е т и м е д л е н н о г и б н е тп о з о р н о йс м е р т ь ю, п о х о ж е й н а с а м о у б и й с т в о. Долго замкнутое в строгую касту, оно постепенно выделяло и продолжает выделять из себя живые силы, сохраняя в своих недрах лишь элементы слабые и косные, да те немногие сильные личности, у кого случайно призвание совпало с рождением».
«Дивиться нужно скорее тому, что у нас встречаются сельские священники, в тишине и смирении совершающие свое святое дело, за которое никто и никогда не скажет им» спасибо!«
» В наше время и сельский учитель, и священник, и даже гимназический учитель не привлекают к себе ни симпатий, ни уважения публики. Даже сравнивать нельзя отношения нашего общества к этим благородным и высоким профессиям — с тем почетным положением, каким пользуется народный учитель и пастор в Германии, Швеции, Дании, даже в нашем Прибалтийском Крае*.
Причина такого полупрезрительного отношения, которое позволяет себе принимать всякий российский обыватель, мнящий и называющий себя «интеллигентом», лежит именно в рецидиве необразованности этого интеллигента, а не в учащем персонале. Русский крестьянин в своем почтительном отношении к учителю и священнику стоит гораздо выше и нередко оказывается культурнее так называемого интеллигента…«
» У ч и т е л ь с т в о в р у с с к о й ш к о л е — п р и з в а н и е, н о н е р е м е с л о «.
Философ В. В. Розанов писал в то время, что» невидный труд Рачинского увлек и увлекает многих. Татево стало рассадником школ, так сказать, материнской школою, от которой все новые и новые пчелки отлетают в сторону, но на новом месте творят дело и ширят веру старого Татева.
Образовался район школ, где трудятся люди одного духовного происхождения, частью родные старого профессора, а большей частью бывшие ученики его школы. Из других губерний, незнакомых местностей, обращаются к Рачинскому с просьбой дать для сельской школы учителя его выучки и направления. И, без регламентации, «штатов и жалованья», вырос некий и притом общерусский «учительский институт»…
Татевская школа находится возле церкви, за оградой парка, окружающего старинный дом Рачинских. В школе — несколько комнат; классная очень просторная, с высоким потолком. Училось в ней тогда более 60 детей, из них около 30 из дальних деревень, живущих в самой школе.
Меня поразило особенное настроение учеников школы — это было тихое счастье детей, любовное, братское и почтительное отношение друг к другу.
Была заметна торжественность настроения, точно это была не школа, а церковь. К С. А. Рачинскому ребятишки относились как к любимому и доброму «дедушке», доверчиво обступали его, совершенно не так, как обыкновенно дичатся деревенские ребята перед «барином».
Я видел нескольких учительствующих, бывших учеников Рачинского, смотрел в задушевные глаза этих людей, поднявшихся из народной массы, но не порвавших нитей, связывающих их с коренной народной силой, с Землей-матушкой, и мне было отрадно и тепло возле них, от кого веяло чем-то искренним и честным. Какими нелепыми становились модные в некоторых кругах интеллигенции толки и «теории»о вырождении великорусской народности. Э т и л ю д и — н е с о б ь ю т с я с д о р о г и, н е п р о п а д у т,сн и м ир у с с к а яз е м л ян е о с к у д е е т!..
С. А. Рачинский был уже стар и слаб, вследствие нездоровья недавно оставил школьные занятия и переселился в свой дом. В школе у него делались головокружения и обмороки. Волей-неволей пришлось ему передать любимую школу своим молодым помощникам. Но, несмотря на слабость здоровья, от его личности веяло неугасимой бодростью и энергией. Глаза его горели юношеским огнем.
Бывают редкие люди, удивительной чистоты и возвышенности души, которые облагораживают всякого, кто говорит с ними; их душевный мир — это священный храм, входя в который вы забываете мелочность и пустоту жизни и становитесь перед высокими целями, святыми помыслами и глубочайшими запросами духа.
К таким людям нужно причислить и С. А. Рачинского.
СТРАННИКИ
Лермонтов
Ветер нес по сухой степи тучи пыли, стремительно налетал, трепал одежду и едва не сбивал с ног. С запада ползли темные облака, надвигая грозу, а наверху небо еще было светло-бирюзовое и солнце жгло яркими весенними лучами. Холмистая степь, на которой едва начинала пробиваться трава, пустынно растянулась кругом, серая, мертвая, с потрескавшейся землей и высохшими кустами колючего бурьяна.
Впереди недалеко роща с прозрачными сквозистыми березами, на которых только начинают лопаться клейкие почки. Сквозь деревья виден какой-то сарай, — в нем можно укрыться. В роще ветер со свистом проносится по обнаженным вершинам берез, качающихся с жалобным скрипом.
Сарай сложен из неровных жердей, оставляющих широкие щели, и покрыт хворостом и дерном. Внутри сарая навалено сухое сено. В стене раньше была дверь, но она оторвана и лежит рядом с входом на земле.
Когда первые капли дождя забарабанили по сухой земле, я лег на сено и заснул под монотонный шум дождя, прерываемый раскатами грома.
В сарае было темно, должно быть уже вечерело, когда я очнулся от звуков человеческих голосов. Говорили двое, дрожащий старческий голос и молодой:
— Ты хочешь счастья? Его ты не найдешь. Знаешь, сделай что — отвернись от всего и забудь о счастье, и тогда оно побежит за тобой, и станет здесь, рядом, и в тебе самом.
— Амвросий, мне тяжело. Тоска меня мучит такая, и не знаю, что бы с собой сделать?
— Тоска? А что такое тоска? Она есть у всякого. На донышке у всякого тоска лежит. Тоска — это ядовитые капли. Ты ее не взбалтывай, береги, сверху заваливай, не давай всходить на верх. Если тоску не тушить, она одолеет, жить нельзя будет. Когда тоска всплывает, все тело загорается, мысли горят и что-то жжет душу. А ты сдержи себя, железные вериги наложи на плечи, сдави все свои помыслы и мечтания, стань степенный, сдержанный, холодный.
— И у тебя, Амвросий, тоска бывает?
— У меня-то? У меня явиться она не смеет. Свою душу я в руках держу.
— Хожу я с тобой по святым местам, молюсь, на себя тяжести накладываю, изнуряюсь постом, обеты исполняю, а все гложет, сердце перевернется и кровью обливается.
Голоса замолкли, и я опять забылся во сне.
«…Мой отец в своем кабинете сидит за большим столом, окруженный книгами. Как всегда, он в золотых очках, четыре свечи горят под зеленым абажуром. Я бы хотел теперь тихо, тихо войти в кабинет,
