быть, вам повезет.
Я искренне поблагодарил любезного доктора, и тот ушел.
Мне пришлось ждать недолго. В глубине парка показались две охотничьи собаки. Они перебегали между кустами и, увидев меня, залаяли. А за ними, в конце длинной прямой аллеи, показался о н. Я увидел е г о. Да, это был о н… Я почувствовал себя счастливейшим. Сейчас я буду с н и м говорить.
Пусть о н сердится и бранится, но я услышу е г о голос. Во что бы то ни стало я этого добьюсь.
Лев Николаевич приближался, идя медленным шагом по краю аллеи. Земля так набухла от дождя, что ноги вязли и скользили по глинистой почве. Он с трудом ступал в высоких калошах, опираясь на палку. Осеннее пальто старенькое и потертое. На голове круглая, черная шапочка, вероятно, сшитая руками Софьи Андреевны.
Собаки, прыгая вокруг меня, заливались лаем. Лев Николаевич направился прямо ко мне, успокоил собак, и остановился в двух шагах:
— Что вам угодно? С кем я имею удовольствие говорить?
У него был мягкий высокий голос, тенор, и какая-то барская манера речи. Я решил говорить с ним не стесняясь, искренне, таким языком, каким я пишу свой дневник. Но сухая встреча и эта барская манера говорить меня сковали, показав, что не так-то просто добиться его расположения, его доверия.
Заметив мое смущение, Лев Николаевич сказал:
— Давайте мы с вами пройдемся по окрестностям и дорогой поговорим.
Мы вышли из сада и тропинкой, через поле, направились к лесу, начинавшемуся невдалеке за оградой. Мне хотелось расспросить о многом, но Лев Николаевич, не давая мне времени, стал сам расспрашивать о тех деревнях и селах в различных губерниях, через которые я прошел. Больше всего заинтересовали его вятские мужики, живущие в вековых непроходимых лесах с мачтовыми соснами и елями. А также вотяки-язычники, обитавшие в тех же лесах, прячущие своих древних идолов в лесной чаще. Расспрашивал он также о плотовщиках, которые гонят плоты от Орши до днепровских порогов.
Он много расспрашивал и о русско-японской войне, в которой мне пришлось участвовать корреспондентом СПТА , и переспрашивал, требуя характеристик отдельных генералов — Линевича, Куропаткина.
— Эта война осталась незаконченной, — сказал он. — Нам придется еще раз встретиться с японцами и тогда х о з я и н, — он указал на небо, — по-своему решит этот спор.
Потом мы уселись на скамейке среди густого орешника.
— Итак, сколько же времени вы бродите?
— Уже несколько лет.
— Но вам нужно записывать ваши впечатления. А то какой же будет толк от всех этих скитаний по бесконечным русским дорогам, если вы не оставите записок о том, что такое Россия, наша многогранная Россия сегодняшнего дня?
Я ответил:
— Для того, чтобы все записывать, даже самые яркие впечатления, встречи и разговоры — не хватит сил. Я стараюсь запоминать самые интересные моменты, сцены и выражения, бегло описывая тех необычайных людей, которых я встречал. Мне кажется, что где-то в глубине моей памяти постепенно образуется богатейший склад впечатлений, из которого в моей дальнейшей жизни и работе я буду черпать жемчужины, собранные в этих скитаниях.
Лев Николаевич вдруг оживился и заговорил увлекаясь, горячо и быстро, иногда не доканчивая фразы; к сожалению, я не в состоянии тогда был все запомнить и потом записать, что он говорил. Вспоминаю теперь только самое главное:
— Мне очень нравятся ваши скитания. Это напоминает скитания немецких юношей, которые во времена Шиллера и Гете надевали на спину котомку и странствовали по Германии, посещая ее старинные города. Генрих Гейне оставил нам чудесные записки о таком своем путешествии по Гарцу. Но за границей, конечно, легче бродить, там не было никаких препятствий. А у нас каждый исправник, каждый урядник может задержать путника, потому что такой интеллигентный бродяга с сумкой сейчас же вызовет у них подозрение: «кто ты и зачем в народ идешь?»А между тем в таких путешествиях можно изучить по- настоящему родной край и наш народ и полюбить его. Меня давно увлекает мысль покинуть этот уютный дом, привычный уклад жизни, положить в дорожную сумку толстую тетрадь для записей и пару карандашей и отправиться отсюда на восток — миновать Симбирск, Самару, Казань и, перевалив через Урал, пройти всю Сибирь до Тихого океана! Какая масса впечатлений!
Я сказал Льву Николаевичу:
— Отчего бы вам не пойти, в самом деле, на восток, но, может быть, по другому направлению — через Среднюю Азию, Персию, Белуджистан — в загадочную Индию, там навестить Рабиндраната Тагора и мудрых индийских йогов? А дальше через Сиам попасть в многолюдный Китай? Всюду изучать языки и своеобразные обычаи тех народов, через чьи земли вы пройдете?
— Здесь есть опасность, — возразил Лев Николаевич. — Слишком беглое, поверхностное отношение к тем странам и людям, с какими придется встречаться… Можно легко обратиться в обыкновенных «глобтроттеров»
которых интересует только выигранное пари и количество пройденных километров. Я таких видел, они даже приходили сюда в Ясную Поляну. Но я не заметил ни у кого из них искания правды, искания лучшей жизни для ближнего… А между тем в таком путешествии вокруг света важно не то, чтобы сделать его в восемьдесят дней, как описывает Жюль Верн, а в том, чтобы… — и обратился ко мне:
— Как вы думаете, что важно, что интересно в таком путешествии?
Я несколько растерялся, но затем подумал и ответил:
— Меня в таких скитаниях больше всего интересуют две вещи: встречи с необычайными людьми и беседы с ними. Эти необычайные люди могут быть совсем простыми с виду, незаметными. Кроме того, чарующая особенность таких свободных скитаний еще состоит в том, чтобы на некоторое время прервать их в той местности, какая покажется вам необычайной и привлекательной.
Лев Николаевич приблизил ко мне лицо и пристально вглядывался своими бирюзовыми, близорукими глазами:
— А я о ч е н ь х о т е л б ы с в а м и в м е с т е п о б р о д и т ь п о С в е т у! Каждый день видеть новые пейзажи, беседовать с новыми людьми…
— В самом деле, Лев Николаевич! Давайте, пойдемте вместе! В пути ваше здоровье окрепнет, и вы будете, как мудрец в Древней Греции, бродить со своим учеником! Никто не узнает вашего имени, ни вашей мудрости. А у нас, на Руси, вас сочтут паломником, идущим ко святым местам…
Наш разговор прервался. Быстро подходил доктор Маковецкий:
— Софья Андреевна беспокоится, что вы слишком долго гуляете по сырой траве. Я, как врач, тоже скажу, что это рискованно и делать не следует.
Кофе вас ждет.
Мы возвратились в сад. Под древними липами, на круглом столике стояла сухарница с крендельками и ломтиками белого хлеба, намазанного маслом.
Горничная в белом свежевыутюженном переднике принесла на подносе стакан кофе и сливочник.
— А где же кофе для гостя? — сердито спросил Лев Николаевич. — Попросите Софью Андреевну прислать еще стакан!
— Сейчас принесу.
Я заметил, что Софья Андреевна вышла на крыльцо дома и смотрела в мою сторону. Вскоре горничная вернулась, неся на подносе стакан чаю. Он был без сахара.
Некоторое время спустя Софья Андреевна вышла в сад в очень глубоких калошах, подошла и, кивнув мне головой, сказала Льву Николаевичу тоном заботливого участия:
— Оставаться в саду сейчас опасно, слишком сыро. Следует вернуться в комнаты.
Подобрав длинное, пышное, шуршащее платье, она прошла к воротам, посмотрела по сторонам, затем вернулась в дом.
Лев Николаевич допивал свой кофе и молчал. Я понял, что мой визит заканчивался.
— Я вас провожу еще немного, — сказал Лев Николаевич, и мы вместе вышли из сада на большую
