— Ты меня звал, и я здесь! — раздался спокойный голос. Из кустов сада вышел высокий, тонкий туркмен в большой овчинной шапке. Он поклонился, сложив руки на груди.
— Я рад тебя видеть, барс пустыни Кара-Кончар. Проходи и садись с нами.
Али-Джан, десятник из крепостцы на восточной границе Хорезма, мчался с пятью джигитами по большому караванному пути. Он делал самые короткие остановки, только чтобы покормить лошадей. Али- Джан боялся, что не довезет до Гурганджа своего необыкновенного пленника.
Встречные путники останавливались, спрашивали, какого опасного разбойника схватили. Всадники скакали рядом, заглядывая в лицо связанному. Но Али-Джан бил плетью тех, кто приближался, и любопытные отлетали.
Уже проехали вброд два канала, перебрались по шаткому мосту из жердей и сучьев. Уже вдали среди тополей мелькнули голубые изразцы мечетей и минаретов Гурганджа. На перекрестке Али-Джану загородили дорогу шесть всадников в малиновых кафтанах, на вороных конях с белой сбруей.
— Стойте, джигиты!
— Прочь с дороги! — крикнул Али-Джан. — Именем хранителя веры, не задерживайте едущих в диван-арз [58] по важному делу.
— Вот вас-то нам и нужно. Сын хорезм-шаха Джелаль эд-Дин приказывает вам свернуть с дороги и сейчас же явиться к нему в сад.
— Мы должны ехать, нигде не задерживаясь, прямо в Гургандж к нашему начальнику Тимур- Мелику…
Но всадники крепко держали повод коня Али-Джана.
— Сам Тимур-Мелик сейчас здесь, в саду, сидит рядом с беком, и оба слушают песни. Сворачивай! Тебе говорят! Зачем дерешься? Твой пленник не сдохнет, а Джелаль эд-Дин подарит тебе шубу, накормит пловом и даст горсть серебряных дирхемов. Какой плов у бека! Такого плова нигде ты больше не попробуешь!..
Али-Джан почувствовал приятный запах бараньего сала и крикнул джигитам:
— Остановитесь! Сворачивайте в эту усадьбу. Здесь мы испытаем блаженство!
Джигиты с привязанным пленным свернули с дороги, миновали угрюмых часовых у высоких ворот и въехали в первый двор. В мутных сумерках шесть очагов, расположенных в ряд, пылали высокими багровыми огнями. Возле них ходили женщины в малиновых одеждах. В красном свете костров они казались огненными.
Всадники соскочили с коней и привязали их к столбам. Пленник остался в седле. Его конь перебирал ногами, мотал головой и тянулся к другим лошадям, которым джигиты набросали охапки сена. Женщины сбежались, обступили пленного, дивясь его необычайному виду.
Он был привязан волосяными веревками к коню. Синяя длинная одежда с красными полосками, нашитыми на рукаве, и плоская войлочная шапка с загнутыми кверху полями говорили о каком-то чужом племени. От висков, как два рога буйвола, спускались на плечи свернутые узлом две черные косы. Дикими казались скошенные глаза, неподвижно уставившиеся в одну точку. В толпе шептали:
— Да это мертвец!
— Нет, еще дышит. Все язычники живучи.
— Следуй за мной! — сказал Али-Джану слуга. — Тащи с собой и этого урода.
Али-Джан отвязал коня с пленным и осторожно повел его по дорожке через тенистый сад, где молодые персиковые деревья чередовались с темно-зеленой непроницаемой листвой высоких карагачей.
Канавка с быстро струившейся водой вилась вокруг небольшой беседки. Перед ней в ряд стояли двенадцать жеребцов — шесть вороных и шесть золотисто-рыжих, с лоснящейся шелковистой шерстью, с расчесанными гривами, с заплетенными в них малиновыми лентами. Каждый жеребец был привязан цепью к низкому столбу. Два джигита с медными подносами обходили жеребцов и кормили их с рук ломтиками дыни.
Али-Джан был так поражен красотой коней, их огненными глазами и лебедиными шеями, что не сразу заметил группу людей, сидевших под огромным старым карагачом.
Площадка, покрытая персидским ковром, была уставлена серебряными блюдами и стеклянными иракскими вазами. На них пестрели разноцветными красками сахарные печенья [59], конфеты, свежие и сушеные фрукты и другие сладости. Несколько человек расположились полукругом. Отдельно сидел смуглый юноша в индийской чалме и черном чекмене: к нему все обращались почтительно, как к хозяину. Около площадки старались изо всех сил несколько музыкантов: одни водили смычками, другие играли на дудках, двое выбивали глухую дробь на бубнах, наполняя сад причудливыми звуками одурманивающей музыки.
— Гелюбсен, гелюбсен [60]! — сказал смуглый юноша и стремительно вскочил. За ним поднялись и все сидевшие. Он подошел к неподвижному пленному. Али- Джан понял, это сын шаха Джелаль эд-Дин.
— Ты поймал его? Где ты его нашел?
— Я его встретил в степи около Отрара. Ну и крепкий, ну и жилистый, едва скрутил!
— Кто он? Из какого племени? Что он говорил?
— Не хотел отвечать. Молчит.
— Однако жизнь убегает с его лица. Он умирает?
— Не знаю, светлейший хан. Я мчался из всех сил, чтобы живым доставить его перед очи хорезм-шаха.
— Ты уморил его скачкой. Надо его заставить говорить.
Джелаль эд-Дин похлопал в ладоши. Появился слуга.
— Позови лекаря Забана; пусть придет со всеми своими склянками и лекарствами. Скажи — человек умирает.
— Сейчас, мой хан!
Пленник начал оживать. Его глаза расширились, из раскрывшегося рта вырывались глухие звуки, и он закричал, пытаясь вырваться из веревок.
— Что он кричит? — спросил Джелаль эд-Дин.
Али-Джан объяснил:
— Он видит твоих коней и восторгается: «Хорошие кони! Красивые кони! Но здесь они не останутся. Все они попадут в табуны Чингиз-хана непобедимого. Он один будет ездить на твоих конях!»
— Почему ты понимаешь слова этого язычника?
— Я ходил раньше с караванами в Китай, я посещал татарские кочевья. Там я научился говорить на их языке.
— А кто такой Чингиз-хан непобедимый? Почему он непобедимый? Как этот язычник смеет так дерзко говорить? — сердился Тимур-Мелик. — Только хорезм-шах Мухаммед — непобедимый повелитель всех народов. Зарублю этого пленника, если он будет так говорить.
— Пускай себе говорит, что хочет, — прервал Джелаль эд-Дин, — а мы от него выпытаем все, что он знает об этом непобедимом вожде татар.
Из-за кустов сада послышался тонкий голос. Кто-то быстро приближался, выкрикивая скороговоркой слова:
— Да украсит аллах всех мусульман такими доблестями, какие имеются у сына повелителя правоверных пресветлейшего и храбрейшего Джелаль эд-Дина, обладателя светлого меча и прекраснейших в мире коней! И да обрушится его меч карающим громом на головы всех врагов ислама!..
Маленький человек с длинной бородой, в огромной чалме быстро шел по дорожке сада. В руках он держал кожаную сумку и большую глиняную бутыль. Разные медные приборы, ножички и склянки, привешенные на поясе, звенели при каждом его движении. Подойдя к Джелаль эд-Дину, он поклонился до земли.
— Твоя милость вырвала меня из пасти несчастий. Твои обильные щедроты привели меня к твоим дверям. Мне сейчас сказали, что я должен спасти умирающего…
Поток красноречия лекаря был прерван одним жестом руки Джелаль эд-Дина.
