перемещавшиеся цепи и колонны термитов перемешивали воздух, добывали воду, выделяли и удаляли отбросы. Именно в движение цепей воплотилась жизнь семьи, именно с движением их сплелись дыхание, питание, пищеварение, рост, развитие всей общины.
Но довольно размышлений, пора вернуться к наблюдениям, к нашему расколотому гнезду, к термитам, которые так или иначе попрятались или разбегаются.
Попрятались не все. Какое-то число выброшенных при вскрытии гнезда насекомых на какое-то время теряет связь с родным домом. Сами они уцелели, живы, невредимы, но выпотрошены из недр термитника, никак и ниоткуда не чуют его или, может быть, наоборот, отовсюду, со всех сторон слышат зовы, готовы всюду искать дом. Эти-то и спешат кто куда — и к гнезду, и во все стороны от него. Именно они становятся первыми жертвами тех быстрых, как искры, Катаглифис — черных муравьев-бегунков, что с утра до ночи шмыгают вокруг термитников. Несчетное множество этих длинноногих и поджарых фуражиров носится здесь в поисках корма, и они сразу же обнаруживают столь редкую на поверхности земли добычу: одиночек-термитов, ничем от груди до конца брюшка не защищенных.
Но едва первые бегунки вернулись к себе домой с этой богатой, да еще так легко доставшейся добычей, муравейник приходит в движение: все, что здесь может двигаться, выбегает на охоту. Десятки, сотни — и чем дольше длится штурм, тем больше их становится — фуражиров-бегунков, обгоняя друг друга, сплошной лавиной текут по земле, наступая на термитник спереди, заходя с боков, с тыла, короче — кольцом окружая атакуемое гнездо.
Можно подумать, что им знакомы основы военной тактики и стратегии. Но это и не стратегический маневр и не рассчитанный план атаки. Все получается само собой, Из широкого горла муравейника выливается живой поток — головы с раскрытыми жвалами, ножки, усики, легкие тельца с поднятыми вверх или совсем на спинку вперед запрокинутыми брюшками.
Пешая армада, выйдя из гнездовой воронки, разделяется на несколько цепей. Каждая движется по следу одного из тех удачливых охотников, что доставили в муравейник свой, вызвавший других на охоту, трофей. А трофеи взяты были, естественно, в разных местах и доставлены с разных сторон.
И вот несколько минут, а то и несколько секунд спустя в разворошенный термитник действительно отовсюду, со всех сторон, с ходу врываются бегунки из ближайшего гнезда.
Сигнал о богатой добыче мог дойти не до одного только ближайшего, а до нескольких разбросанных по округе муравейников, и тогда в нападении участвуют охотники нескольких колоний. Они не воюют между собой из-за добычи, делят ее мирно.
Пока гнездо под сплошным куполом было цело, муравьям только изредка удавалось проникать сюда сквозь случайно открывшийся пролом-ход. И тогда, если не сразу успевала сработать налаженная система обороны, если почему-нибудь замешкавшись, опаздывали занять позицию бронеголовые солдаты с их острыми жвалами, охотникам-бегункам удавалось поживиться кое-какой добычей, но она чаще всего доставалась им недешево.
Охота бывала счастливой, а добыча богатой только раз в году — в пору роения да в первые часы после него, пока молодые пары не успели забаррикадироваться в зародышевых камерах.
Сейчас совсем другое: перед бегунками не случайно открывшийся в куполе пролом, а развороченное гнездо и в нем полным-полно и крылатых (они даже не делают попытки спастись бегством) и молоди, которая, как и крылатые, представляет собой особо привлекательную в термитнике дичь. Да и рабочие и солдаты, которые в других условиях дорого продают свою жизнь, сейчас беспомощны, как никогда.
Вот тут, в недрах горы термитника, и начинается в полном смысле слова муравьиный пир горой.
В каждом уголке только что благоденствовавшего гнезда разыгрываются сцены хаоса и разбоя не менее драматические и живописные, чем в любой из картин на тему о «Похищении лапифянок». С полотна этих картин, ожививших события одного из мифов о Тесее, доносятся воинственные клики сражающихся, вопли жертв, лязг металла, топот копыт. Здесь все беззвучно и немо. И здесь не кентавры играют роль похитителей, а именно их-то на этот раз и похищают.
Картины нападения бегунков-Катаглифис на город насекомых — кентавров Анакантотермес написаны к тому же всего двумя красками: черной — муравьи и белой — термиты. Но в «Похищении лапифянок» художниками запечатлен один только момент драмы. Здесь же она вся — вся от случайного начала до закономерного конца, вся в движении, в развитии.
Голенастые бегунки мелькают среди губчатых обломков гнезда, то и дело исчезая в щелях камер и ячеек. Через мгновение бегунок несется дальше и часто уже не налегке, а с грузом: в его сильных, похожих на щипцы, жвалах трепещет вынесенная из камеры живая белотелая добыча. Поднятая в воздух широкими жвалами, она отчетливо выделяется на фоне черного муравьиного хитина, черного термитного цемента. Термит перехвачен поперек, тяжелая крупная голова его беспомощно свисает или — это часто можно видеть — изо всех сил пытается вцепиться жвалами в похитителя. Куда там! В открытой схватке кентавры мира насекомых совсем беспомощны.
Когда у бегунка есть выбор, он предпочитает унести не рабочего термита, а крылатого, хотя ветер очень мешает нести его, перебирает на нем крылья или ставит их дыбом и при этом валит похитителя с ног. Но муравей все равно мертвой хваткой держит добычу, не выпуская ее из жвал.
Если такого бегунка покрепче схватить пинцетом, он не разожмет челюсти. Можно силой отобрать у муравья его груз, вырвав термита, в крайнем случае разорвав его на части. Обнаружив, что он ограблен, бегунок поворачивает и возвращается к термитнику.
Может быть, бегунки и повреждают уносимых термитов, но они не убивают их и живьем доставляют в муравейник. Многие, не ограничиваясь одной, умудряются унести сразу по две жертвы.
Раскапывая в Кызыл-Кумах гнезда некоторых бегунков, молодой советский мирмеколог Г. М. Длусский обнаружил на небольшой глубине в стороне от хода, ведущего вглубь, горизонтальные плоские камеры, забитые мумиями — высохшими телами — рабочих и крылатых термитов. Бегунки хранят свою добычу впрок вроде бы в коптильнях, прокаливаемых солнечным жаром… Вообще муравьи охотятся на термитных фуражиров, заготовляющих корм за пределами гнезда, но если термитник разрушен и доступ в его недра открыт, тогда не с чем сравнить жадность, с какой бегунки растаскивают термитов из разрушенного гнезда. Сдается, что беззащитность и беспомощность жертв опьяняет расхитителей, они становятся подлинно неутомимыми и ненасытными.
Едва доставив в муравейник живую добычу, бегунок, не переводя дыхания, отгрызает термиту ноги и в таком виде — обезноженным — бросает в кучу принесенных другими охотниками трофеев. Теперь добыча и не уйдет и сохранится свежей.
А бегунок вновь спешит к термитнику. Если он возвращается по своему же следу, то уже по второму, третьему заходу несколько спрямляет и укорачивает путь.
В конце концов можно увидеть, что атака термитника, начатая со всех сторон как круговая, по мере ослабления живой силы взятой крепости постепенно упрощается, становится односторонней, фронтальной.
До тех пор, пока в остатках земляной губки еще сохранилось хоть сколько-нибудь жизни, муравьи продолжают растаскивать термитов из обломков гнезда и ночью.
Так обращается с термитами не только виденный нами в Гяурсе пустынный бегунок-фаэтончик, представляющий собой одного из наиболее крупных по размерам и одного из наиболее быстрых в беге муравьев. Сходно ведут себя и гораздо менее подвижные и далеко не столь крупные муравьи.
Имеются, правда, исключения (есть виды муравьев и термитов, мирно друг с другом живущие и даже обитающие в одном гнезде), но они совсем немногочисленны, так что без ошибки можно сказать: муравьи в массе просто пышут непримиримой враждой к термитам, пышут и дышат ею, ею живут и движутся.
Однажды весной громоздкое стеклянное гнездо-садок было заселено в Гяурсе термитами из большого гнезда Анакантотермес ангерианус. Терпеливо, вручную один за другим перебирались и раскалывались обломки раскрытого киркой термитника. Все живое содержимое ниш и ячеек — солдаты, крылатые, рабочие, молодь — тщательно складывалось и ссыпалось на открытый лист гнездового стекла. Тут надо было не разогнать термитов светом, уберечь от сухого ветра, от жары и в то же время следить за тем, чтобы не перемять и не перекалечить их, особенно когда верхний лист стекла вдвигался в пазы рамы, чтобы закрыть садок.
Позже, уже по дороге из Гяурса, пришлось не выпускать из рук гнездо, держа его на весу, чтобы оно, чего доброго, не разбилось на каком-нибудь ухабе.
