Заглянув в детскую и убедившись, что двухлетний Самарэн спит, а Элькасир и не думал ложиться (даже не сомневалась), осторожно спустилась вниз, надеясь, что сыну не пришло в голову устроить какую- нибудь шутиху. С него станется! Отец как-то уши надрал за то, что тот бросил под ноги Марте дохлую мышь, и заставил извиниться. Лэрзен ценит нашу кухарку, знает, что другой такой не найти.
Элькасир объявился через минуту, когда я склонилась к подносу с письмами — одной из немногих вещей, которые Лэрзен разрешал поднимать. Помню, как после свадьбы он вкрадчиво, но абсолютно серьёзно предупредил, что если в моих руках окажется что-то тяжелее фунта, то он сам меня убьёт, чтобы не мучилась.
— Свою собственную жену и своего собственного ребёнка? — я тогда горько сожалела о величайшей глупости в моей жизни — браке с Лэрзеном Азархом.
— Одана, если ты будешь таскаться по дому с вёдрами, кастрюлями и стопками белья до макушки, то заработаешь выкидыш. Тебе, как женщине, видней, какими последствиями это грозит. Так что для твоего же блага. Нет, другая бы радовалась, что муж предпочитает, чтобы его жёнушка сидела или лежала, грея пузико на солнышке, а ты… Так с тряпками сроднилась? Отвыкай, у меня слуги есть. Я тебе не позволю. Только на кухне с половником, и то, когда разродишься. Твоя главная и единственная обязанность — муж и дети.
И вот одна из моих обязанностей явилась с улицы. Чумазая, вся в земле, но довольная. И тут же бросилась ко мне с воплями:
— Мама, мама, смотри!
Смотреть я боялась. Элькасир в отца, так что представления о «радости» у нас разные. Но сын так настойчиво требовал внимания, что я решилась взглянуть, что он притащил. И тут же завизжала:
— Сир, убери немедленно!
Светоносный, почему, почему у всех дети как дети, а мои… В прочем, я знаю, почему. Вернее, в кого.
Хоть бы червяка принёс или крысу… Пожалуй, крысу не надо. Так нет же — череп! Не человеческий — и то хорошо.
На мои крики сбежались все: и полуодетый мокрый муж (он умывался), и Анже, и наскоро утиравшая руки о передник Марта. Наверное, и Самарэн проснулся. Так и есть, уже заплакал. Но я его знаю — через минуту замолчит и попытается выяснить, что произошло. Лэрзеновы дети больше не от страха плачут, а от обиды, досады и гнева. И темноты ни один не боится.
Девочка в животе заворочалась, заставив вскрикнуть ещё раз, — её активные действия создавали иллюзию, будто ей тоже не терпится взглянуть, почему мама кричит. На самом деле не смешно, она ведь может… То есть я могу… И действительно, больно как! Нет, Светоносный, я не хочу, чтобы малышка родилась сейчас, она же умрёт!
Мне стало страшно. Выронив письма, схватилась за живот и принялась молиться (единственная в этом доме, за исключением Марты), молиться иным богам, кроме Тьхери.
Лэрзен обнял меня, сказал что-то вроде: «Всё хорошо».
Почувствовав руки мужа, ощутила себя в безопасности, безропотно осела ему на колени. И боль сразу утихла, а разум напомнил, что такое нормально, что, когда я носила обоих мальчиков, тоже переживала ложные схватки.
Перепугала саму себя, накрутила… Если бы рожала, не так бы было. Схватки ведь совсем слабые, прошли за минуту, а моё воображение превратило их в невесть что.
Вот чем хорош муж-маг — так это тем, что не нужно говорить ему, что чувствуешь, что у тебя болит. Сам узнает и предпримет все необходимые меры. Он и предпринял, одновременно успокаивая и меня, и распинавшуюся дочку. Когда мы обе утихли, меня снова поставили на ноги.
Ох, мои ноги…По вечерам они безбожно отекают, но хоть не покрыты сетью синего узора, которым меня пугали. С опухшими ногами Лэрзен меня будет терпеть, а вот с цветными точно бы не стал.
— А теперь, молодой человек, разберёмся с вами.
Муж обернулся к притихшему сыну и протянул руку. Тот, потупившись, вручил ему свою находку.
— Я тебе говорил, не сметь пугать мать, когда она в положении?
— Говорил.
— Говорил, носа не совать на кладбище, лес и овраг без меня?
— Говорил, — с каждым ответом голос Элькасира становился всё тише.
— Говорил, не сметь выходить за ворота после захода солнца?
Сын кивнул.
Бросив череп на пол, Лэрзен влепил ему затрещину. Элькасир попытался оправдываться — и получил вторую.
— Лэрзен, не надо, он же не хотел… — встала я на защиту Сира.
— Дана, не лезь! Он уже взрослый и в состоянии отвечать за свои поступки. Не бойся, ничего такого я ему не сделаю — сын ведь. Так что иди в столовую, посиди, мы скоро вернёмся. Вот только проведу воспитательную беседу с этим исследователем.
Муж подошёл к входной двери и кивнул сыну. Тот, понурившись, покорно поплёлся во двор.
Вернулись они действительно через пару минут. Элькасир уже чистый, но понурый. Извинился передо мной и, пожелав всем спокойной ночи, ушёл в детскую.
— Ты его бил? — я с тревогой взглянула на мужа, машинально помогая Анже всё разложить и расставить.
— Нет, но больше он так делать не будет. Ты тоже хороша! Как малолетка из пансиона светлых. Забудь и привыкни, наконец, к крови, костям и прочим издержкам моего ремесла. Женился на свою голову на неженке с этикой жреца Светоносного! Что же ты согласие любить и принимать меня такого, как есть, давала, если работы мужа чураешься? Будь добра, подай бутылку. Тебе не предлагаю — нельзя.
Лэрзен ел, а мы с Анже подкладывали ему куски. Вернее, подкладывала я — всё-таки мой муж. Анже пусть забирает тарелки. Пожалуй, к ней я иногда испытывала нечто, вроде ревности: тёмная, давно знает Лэрзена, ходит с ним по ночам, когда он её «выгуливает» (Анже — оборотень), жутко привлекательна в мужских глазах. Ну не верю я, что до свадьбы она регулярно не бывала в его постели, а уж подсмотренная как-то сценка навела на мысль, что скоро Анже опять Лэрзена заграбастает. Ему ведь нужно, а мне на последних месяцах и после родов нельзя, не будет он терпеть. А Анже без одежды…
Видела я, как она перед мужем разгуливала. Нагло, бесстыдно. К чести Лэрзена, он отправил её за одеждой, продемонстрировав кольцо, но вот уже скоро…
Лучше бы он с Ланит, надеюсь, он будет спать с Ланит. Не в нашем доме. Вот в этом, пожалуй, и таилась разгадка моей неприязни к Анже — я теоретически не против измен мужа, но не под одной крышей со мной. Так, чтобы я не знала.
Наверное, я напрасно накручиваю себя — беременность делает меня другой, более мнительной. Не соблазняла его Анже, просто только что обернулась. А не стыдно ей потому, что спала с ним до женитьбы.
Говорю — и сама себе не верю. Не знаю, почему, но я убеждена, что не способна быть для него единственной и самой желанной. И все мои прошлые мужчины лишь подтверждали этот тезис.
А Анже я завидую — такую же грудь хочу. И тело. И характер.
Невольно засмотрелась на нашу горничную, за что тут же поплатилась — заработала ехидный комментарий мужа:
— Смотрю, без меня ты сменила предпочтения. Что ж, одобряю, вкус хороший. Покажешь, чему научилась?
Я покраснела, пробормотала что-то невразумительное, а Лэрзен, наклонившись, шепнул на ухо:
— Рад, что без меня в постельке будет тепло, а то ты меня оттуда скоро выгонишь. А, знаешь, я с удовольствием на вас посмотрю. Две ладные девочки — отдохновенье для глаз. Ты у нас в теории сильна, Анже — в практике… И безопасно, Дана, не то, что с мужем, который в третий раз обрюхатил. Женщины, они ведь аккуратные, нежные, с мягкими губами, тонкими пальчиками…
— Лэрзен, прекрати свои пошлые шуточки! — теперь я была пунцовой. — Ты прекрасно знаешь, что я…
— Да знаю я, Одана, просто подразнить захотелось. Ты так очаровательно краснеешь. Водички
