испытаниях какого-то нового шедевра радиотехники. Зою отправили к бабушке, Татьяне Ивановне, которая в свои шестьдесят четыре года обладала подвижной худощавой фигурой, ясным умом, отличной памятью и была, если выражаться молодежным сленгом, весьма продвинутой и легкой на подъем женщиной.
Получив телеграмму из Пскова, в которой сообщалось о болезни ее единственной сестры Валентины, Татьяна Ивановна не стала причитать и охать, а быстренько собрала вещички и укатила ухаживать за больной.
– Там я сейчас нужней, – сказала бабушка, справедливо полагая, что Зоя, сколько бы времени Татьяне Ивановне ни пришлось провести с сестрой, прекрасно управится и без нее.
И действительно, если не считать сегодняшнего инцидента, все у Зои шло отлично: в квартире было убрано, в холодильнике стояла большая кастрюля борща, который Зоя приготовила вчера вечером. Словом, девушка ощущала себя вполне взрослой и независимой, и, если честно, ощущение это ей нравилось.
2
– Cлышали новый прикол? Люстра вечер поэзии для старшеклассников решила замутить! Вот уж кое-кому нет покоя! Боже, за что нам это? – И Юрка Ермолаев картинно закатил глаза, воздев руки к потолку.
– Небось наша поэтесса не упустит случая осчастливить нас своими гениальными творениями! – ехидно заметила Тополян.
Она намекала на Галю Снегиреву, которая действительно писала талантливые стихи и даже заняла первое место на конкурсе молодых поэтов, став обладательницей гранда на издание собственного поэтического сборника и первой премии в размере двух тысяч долларов.
– А оценки выставят, или даром будем париться? – спросил меркантильный Фишкин, но его актуальный вопрос повис в воздухе.
Вскоре слухи подтвердились. Ангелина Валентиновна, она же Люстра, действительно начала урок с объявления: в следующую субботу состоится вечер поэзии. Можно читать стихи любимых поэтов, можно спеть, лишь бы было интересно. По словам Люстры, мероприятие обещало быть грандиозным.
Всю неделю Зоя провела в переживаниях и сомнениях: придется ли ей на виду у всех декламировать своего любимого Вознесенского? Добровольное ли это дело или Люстра станет тыкать в каждого указкой и тоном, не терпящим возражений, объявлять: «А теперь послушаем тебя…» Если так, то радости от такого мероприятия мало.
У Вознесенского Зое нравилось почти все; многое, особенно из любовной лирики, она знала наизусть. На ее книжной полке стояло несколько разрозненных сборников поэта, в основном подаренных ей друзьями и родителями, но ей очень хотелось иметь полное собрание, стоившее немалых денег. В стихах Вознесенского Зою восхищали смелость рифм, острый, неординарный взгляд на, казалось бы, простые, обыденные вещи, почти энциклопедическая эрудированность… Пару лет назад Зоя была так потрясена «Мемориалом Микеланджело», что даже хотела написать поэту восторженное письмо, ей казалось, что без ее горячих излияний слава Вознесенского не может быть полной. Как-то ночью она мысленно составила текст письма, но наутро все слова показались ей излишне пафосными, а более подходящих слов на ум не шло, и девушка оставила эту затею, но боготворить поэта не перестала.
И еще одно обстоятельство не давало Зое покоя. Все чаще девушка ловила себя на том, что взгляд ее с завидным постоянством останавливается… на лице Вадика Фишкина. Зоя мучилась от того, что, в конце концов, это привлечет внимание одноклассников, начнутся насмешки, глупые шуточки, но поделать с собой ничего не могла. Вадик Фишкин неумолимо притягивал к себе ее внимание, и Зоя отчетливо понимала, что ей все труднее противостоять его магнетизму. Иногда она пыталась поймать его взгляд, но, увы, это было невозможно: его в общем-то обыкновенные серые глаза дольше секунды ни на чем и ни на ком не задерживались. Его суетливо бегающий взгляд никогда не бывал спокойным или прямым. Казалось, Фишка постоянно чем-то озабочен или у него что-то болит. На самом же деле Вадим чувствовал себя вполне нормально, никакими особыми заботами обременен не был, а этот бегающий взгляд достался ему по наследству от отца.
«Что со мной происходит? Неужели я… Да нет… Но почему же тогда я все время думаю о нем?» – мучилась Зоя.
Она жалела, что до сих пор не обзавелась подругами в новом классе. В силу природной застенчивости Зоя держалась особняком и несколько настороженно. Инстинктивно ощущая это, одноклассницы не лезли к ней в душу и не набивались в друзья.
В пятницу, в конце урока, Люстра еще раз напомнила ребятам о предстоящем вечере.
– Надеюсь увидеть всех завтра в восемнадцать часов в актовом зале. От участия в вечере поэзии будут зависеть ваши годовые оценки, – строго сказала она на прощание.
Зоя пришла к актовому залу в числе первых, она не любила опаздывать. И не потому вовсе, что была так уж пунктуальна, а по причине все той же стеснительности – ведь когда входишь позже остальных, то привлекаешь к своей персоне всеобщее внимание, а вот этого – пристальных взглядов на себе – Зоя не любила больше всего на свете. Лицо ее сразу заливалось краской, в такие минуты она не знала, куда девать руки, и вообще сама себе казалась нелепой и жалкой, испытывая одно-единственное желание: немедленно провалиться сквозь землю.
Возле актового зала топтались Люся Черепахина, которую Зоя знала по молодежной телепрограмме «Уроки рока», и ее закадычная подруга Луиза Геранмае. Невольно Зоя приостановилась, не в силах отвести восхищенного взгляда от умопомрачительного наряда Лу. На той была короткая белоснежная юбка с поясом в виде серебряной цепочки и розовый пиджачок из тончайшей кожи, едва доходивший до талии. На плече у Лу болталась светло-розовая сумочка, отороченная белым мехом, а стройные ноги, обтянутые ажурными колготками, в серебряных туфельках на довольно высокой шпильке казались нереально длинными. Впрочем, они и на самом деле были таковыми.
– Привет! Какая ты сегодня красивая! – неуверенно улыбнулась Зоя, подходя к девушкам.
– А в другие дни я страшная, что ли? – беззлобно проворчала Лу.
– Да нет, что ты… Я вовсе не то имела в виду… – немедленно покраснела Зоя, но Черепашка ободряюще прикоснулась к ее руке:
– Не обращай внимания, просто у Лу сегодня настроение плохое, а в таких случаях она всегда уделяет своей внешности максимум внимания. Ну, как бы назло своему мерзопакостному настроению…
Оглянувшись, Зоя увидела, что народу собралось предостаточно и актовый зал уже начал заполняться старшеклассниками. Она заметила, что те, кто переступал порог зала, почему-то приостанавливались, создавая толчею, отовсюду слышались удивленные возгласы. Зоя твердо решила держаться Черепашки и Лу. Рядом с ними она чувствовала себя как-то спокойнее.
По всему залу были расставлены столики, очевидно позаимствованные из школьного буфета. На каждом из них горели высокие свечи в простых керамических подсвечниках. Верхний свет отсутствовал, освещена была лишь сцена, и множество крошечных огоньков отражались в только что натертом паркете. Огромные окна были наглухо зашторены тяжелыми темно-красными портьерами. Все это убранство создавало атмосферу таинственности и в то же время уюта. Что и говорить, зрелище впечатляло!
Ребята оживленно рассаживались, подтаскивая к столикам стулья, стоявшие по периметру зала.
Черепашка решительно взяла Зою за руку и потащила к уже устроившимся поближе к сцене Кате Андреевой и Ире Наумлинской. Рядом с Катей примостилась Оля Ганичева по прозвищу Незнакомка, она училась в десятом. Не так давно у Незнакомки закончился короткий роман со старшим братом Каркуши, Артемом, но девушки продолжали дружить.
– Иди сюда! Отсюда все будет видно… Не возражаешь? А ты читать что-нибудь собираешься или к стихам равнодушна? – на ходу расспрашивала Люся послушно идущую за ней Зою.
– Да нет, наверное, я бы хотела просто послушать… если так можно…
– Можно, конечно, но лучше не нужно, – подала голос плетущаяся сзади Лу. – Люстра злопамятна, как индийская кобра. Всех воздержавшихся запомнит и начнет потом гнобить…
Усевшись наконец между девочками и с тоской посматривая на сцену, Зоя приуныла. Вот бы затеряться среди одноклассниц, чтоб никто ее не видел и не слышал. Она попыталась представить себя выступающей перед таким количеством народа и содрогнулась. Нет, никогда она не сможет заставить себя встать и прочесть даже самое короткое стихотворение! От этих мыслей у Зои даже ладошки вспотели, и она незаметно, под столом, вытерла их о джинсы.
Между тем вечер благополучно начался. Выйдя на сцену и кратко сообщив о цели данного мероприятия – приблизить старшеклассников к непреходящим ценностям и развить в них чувство прекрасного, – Люстра уселась за свой столик и сделала приглашающий жест: дескать, прошу, выходи, кто самый смелый!
После довольно продолжительной паузы поднялся Паша Леонов из десятого «А» и, глядя в пол, пробубнил себе под нос стихотворение Лермонтова «Смерть поэта». Раздались довольно жиденькие аплодисменты и приглушенные смешки. Люстра поморщилась:
– Леонов, никогда не поверю, что именно это стихотворение – твое самое любимое. Поймите же наконец, что это не урок литературы! Ни мне, ни вам неинтересно слушать программные произведения! Вот вы же фигурное катание смотрели? Помните, там есть обязательная программа, а есть произвольная? Так вот у вас сейчас произвольная! Давайте читать свои любимые стихи, только не так, как Леонов, а с душой. А кто хочет, может спеть, пожалуйста!
– А станцевать можно? – попытался сострить Ермолаев, но Люстра, не поддержав шутки, зловеще процедила, даже не взглянув в его сторону:
– Тебе, Ермолаев, в виде исключения разрешается.
Старшеклассники отозвались дружным хохотом, и после этого атмосфера в зале заметно разрядилась. Магия поэзии постепенно захватила всех, и в глазах даже самых заядлых скептиков появилась некоторая заинтересованность.
– Слушай, Лу, тебе не странно слышать от Люстры такие продвинутые речи? Ну, по поводу стихов, – пояснила Черепашка, обнаружив, что подруга не очень внимательно ее слушает. – С каких это пор ей стали небезразличны наши пристрастия в поэзии? Мы ведь можем что-нибудь совсем неординарное выдать…
– А что, такие речи ей не свойственны? И почему у нее такое странное прозвище – Люстра? – решилась спросить Зоя, пытаясь посторонними разговорами отвлечь себя от изнурительного ожидания собственного позора.
В том, что ее выступление будет позорным, она нисколько не сомневалась. От страха Зоя позабыла все стихи, которые знала наизусть, даже самые любимые. Стоит ей только открыть рот, как она тут же начнет заикаться, краснеть и бледнеть. Но Черепашка и все остальные, сидевшие за столиком, даже не подозревали о Зоиных мучениях.
– Просто ты еще, наверно, не заметила, а мы-то все знаем, что у нашей Ангелины Валентиновны взгляд на литературу окостенел еще в младенчестве! – объяснила Люся Черепахина, придвинувшись поближе к Зое. – Меня, например, раздражает, что я почему-то должна повторять мысли и суждения других людей, пусть даже критиков, известных и общепризнанных! А если у меня, у тебя, у каждого есть свое собственное мнение? Короче, тоска… А Люстрой ее Юрка Ермолаев окрестил – он у нас приколист! За чрезмерную любовь к Маяковскому: «Светить всегда, светить везде…» Она их к месту и не к месту просто обожает цитировать.
