В эту минуту я решил, что не буду пить. Никогда.
- Разболтался я. - Боря шумно вздохнул. - Не путем это. Знаешь, все надоело. И дом и школа - все.
Давай дадим деру, а? Рванем на море? Андрея мы уговорим, он согласится.
Давай?
- А деньги?
- А руки зачем?
- От трудов праведных не наживешь палат каменных. Ты же так считаешь?
- Нам палаты и не нужны. Нам на автобус и чтоб с голоду не сдохнуть. Ну как?
Я задумался. Мне так живо представилось море.
Бежишь по гальке, раскаленной, словно белые угли, и ныряешь в зеленоватую прохладу. Море тебя обнимает и выталкивает - подыши, мол.
Ветерок пахучий - соль, водоросли, сосны. А если еще и волна в кудряшках, как у Ани Левской...
- Даешь море! - заорал я как сумасшедший. - И ставь на прощаньице шейк - назло соседям и всем мачехам на свете!
Быстро, быстро они забыли Бабусю. Неужели и я забуду? Неужели мы все предатели? Мы же совсем не вспоминаем первую учительницу Людмилу Бориславовну, а как ее любили! Я вчера пошел к ней на перемене: она со своей малышней возится, меня и не заметила. На следующей перемене я опять.
А подойти неловко, скован, как рыцарь доспехами. Она наконец меня заметила: 'А, Вадик!.. Ну да, Эдик. Прости. У меня сейчас мальчик есть, очень на тебя похож. Мой Вадик такой же беспокойный, каким был ты...'
Я всегда считал, что отец меня предал. Нас с Томкой. С Риммой Николаевной - это их дело, взрослое.
Там не разбери-поймешь. Мне хотелось бы и разобраться, и понять. Но ей больно говорить об этом, и я не суюсь
А теперь получается, что и мы с Томкой отца - тоже? Как ему живется? Почему он поздравляет нас с праздниками, а мы его нет? Может, ему плохо сейчас?
Мы не знаем.
Уеду, уеду к отцу! Брошусь ему в ноги. 'Папочка, - скажу, - прости'.
Кто меня там ждет!
Пришел этот. Лысый! 'Группа АБЭ' встретила его достойно: все мы явились в трауре. Черная рубашка, черный костюм, черные ботинки и черные носки.
Потрудился я, попотел и побегал, по своего добился. Правда, Андрей звонил вечером: 'На фига мы вырядились, как паяцы?' Боря колеблется: 'Не путем это все. Мужчина старается, а мы...'
Буду носить траур до конца недели.
Старшую вожатую зовут Любочка. Все так зовут - и директор, и малышня.
Любочка и Любочка.
Нового учителя литературы зовут Евгений Евгеньевич. Я как увидел его, сразу сказал: 'Фантомас'.
Но это было до того, как он дал первый урок. А потом меня никто не поддержал. Пусть бы девчонки, но даже Андрей!
Быстро они забыли Марию Степановну.
Я Андрея спрашиваю: 'Неужто эта Лысая Башка накормит нас кусочком литературного пирожка? В штыки его, в штыки!' А он: 'Федя, ты меня уважаешь?'
На нашем языке это значит - конец разговору.
Раскол в 'Группе АБЭ'?
'Октябрь уж наступил...' Но то ли потому, что Пушкин пользовался старым календарем, то ли потому, что мы живем на юге, - роща не потеряла ни одного листика, и, стало быть, никаких тебе 'нагих ветвей'. Вчера, гуляя в роще, я сел на траву и долго наблюдал, как медленно передвигалась по стебельку улитка. Она похожа была на модель спиралевидной галактики.
Я. лег на спину. Закрыл глаза. И времени не стало.
Меня незаметно, как осенний лист ветерком, занесло в девятнадцатый век.
Задумчиво бродил по роще Пушкин.
Я чувствовал его шаги. Знал, что не сплю, но открывать глаза не хотелось. Лень какая-то. Негромко зазвенели во мне стихи, строчка за строчкой, как травинки, которые примяли, а они упрямо и туго распрямляются.
