ярко-желтый Долдон.
— Клумба, Клумба, я Левкой, я Левкой, оркестр вижу, выхожу на тропу.
— Вас понял, Левкой, я Клумба.
— Штурмовая пошла, — закричал оперативный за перегородкой.
— На тропе, — сказал еще один голос из репродуктора. И другой голос скомандовал: — Левкой! Бей во все колокола.
— В ажуре, — крикнул Зубов, — в ажуре!
Радист переключил тумблер рации, и сразу послышалось:
— Норд-финф, норд-финф, цвельфте, цвельфте, фирценте, фирценте, норд-финф…
— Ахтунг, ахтунг, руссише флюгцойге, линкс, линкс!
— Клумба, Клумба, я Ландыш. Появились гости.
— Сергей Иванович, прикрой меня, Сергей Иванович, не зевай, прикрой мне хвост, говорю тебе.
— Саша, сверху «мессер», бери верхнего, я оттяну нижнего.
— Сергей Иванович, елки-моталки, не зевай!
— Клумба, я — Ландыш. Подходят Маки. Вы слышите меня, Клумба?
— Ландыш, вас слышу, вас понял, спасибо. Клумба! Я Мак-1, прием, — раздался спокойный голос Фоменко.
— Мак-1, я Клумба.
— Клумба, я Мак-1. Оркестр играет, как ему и положено. Начинаем работать, как поняли?
— Мак-1, я — Клумба, вас понял!
— В ажуре, в ажуре, — сказал Зубов.
Он резко встал, толкнув при этом стол, и уронил стакан на пол.
— К счастью, к счастью, — сказал командующий.
— Маки, я — Мак-1. Работаем! Разошлись по местам.
По полю проехал грузовик, груженный лопатами. Мухин, шофер командующего, мыл горячей, парящей на ветру водой, машину.
Конвой ставил вокруг транспортов дымовую завесу, но дым относило в сторону. Белые клубы его неслись по воде. Вели огонь все калибры. Самолеты с разных сторон заходили в атаку. Тральщик уже горел. Машина Фоменко, выполняя противозенитный маневр, снизилась над водой.
— Штурман, второй в ордере наш, идет? — спросил Фоменко.
— Идет, — ответил штурман.
— Атака! — крикнул Фоменко.
Он повернул самолет и направил его на транспорт.
— На боевом! — сказал он.
— Есть на боевом! — ответил штурман, не отрываясь от прицела.
Корабли противника били без устали. Со всех сторон вокруг самолета «вспыхивали» разрывы.
— Два вправо, — сказал штурман, — еще вправо.
— Хорошо!
Борт корабля стремительно приближался.
Снаряд разорвался перед Фоменко. Самолет тряхнуло, и все сразу вспыхнуло.
— Горим, штурман! — сказал Фоменко.
— Чуть вправо, чуть-чуть! — штурман не отрывался от прицела.
Пламя ударило Фоменко в лицо.
— Сбрасывать нет смысла! — сказал он.
— Доверни еще! — попросил штурман.
— Прощай, друг! — сказал Фоменко и дал сектор газа вперед до упора.
От копоти и дыма он задохнулся, закашлялся и так кашлял до последнего мгновения своей жизни.
Пылающий самолет с огромной скоростью ударил транспорт. И судно в десять тысяч тонн тут же распалось на две половины.
Разрывались снаряды, ревели моторы, отрывались торпеды. Шел бой.
Корабли ощетинились белой шипящей стеной огня. Самолет Плотникова маневрировал среди разрывов.
— Чуть влево, Сергуня, — сказал Веселаго. — Вот так, так держать! Боевой!
— Есть боевой! — сказал Плотников.
Инженер Курочкин ежесекундно протирал очки и вертел головой. Вдруг он увидел, как с левой плоскости стекал и разбрызгивался бензин.
— Командир, бензин течет, — закричал Курочкин.
— На бо-е-вом! — упрямо отрезал Плотников.
— До цели семьсот метров, — сказал Веселаго, — пятьсот… — он нажал кнопку.
— Торпеда приводнилась! — доложил Веселаго.
— Торпеда пошла, — закричал Курочкин.
Оставляя за собой пенистый след, торпеда стремительно неслась на корабль. Плотников бросил самолет в сторону. Горела левая плоскость, и лопасти мотора висели беспомощно.
— Я — Мак-6, я — Мак-6, — повторял Плотников, но радио не работало.
Над морем заходил снежный заряд. Он накрыл пеленой снега горящие корабли, воду и небо.
Плотников хотел обойти заряд, но самолет слушался плохо, и машина скрылась в снежном вихре.
На КП, в углу за перегородкой, плакала подавальщица Зина. По радио было слышно, как заходили на посадку самолеты.
— Клумба, я — Мак-3, прошу посадки.
— Мак-3 на прямой, шасси выпустил.
— Клумба, я Мак-2, разрешите посадку с ходу.
— Мак-2, я — Клумба, разрешаю.
Валил густой снег, заряд с моря пришел сюда. Плохо видимые за снежной пеленой, садились тяжелые торпедоносцы.
Мешок и чемодан Белобров поставил в кладовку за вешалкой. Серафима расцеловала Белоброва, и он вошел в столовую.
В столовой столы были накрыты, но кроме Белоброва никого не было. Он сидел и жевал винегрет. Гурьбой вошли истребители.
— Я его на правом завалил, — кричал маленький, с агатовыми калмыцкими глазками Сафарычев, — он на левом исключительно хорошо уходит, а на правом нехорошо уходит… Его надо затащить в правый, и тогда можно доказать до конца…
Столовая заполнялась летчиками, штурманами, радистами… Белоброву были рады, он знал это. Но сегодня был такой день, и все были сдержанны.
В зал вошли Дмитриенко и Гаврилов. Дмитриенко сразу увидел Белоброва и направился к нему.
— Саша, — вяло обрадовался Дмитриенко.
— Фоменко погиб? — перебил его Белобров.
— Да, погиб.
— И Плотников погиб?
— Погиб. Голова очень болит, — сказал Дмитриенко и сел за стол, — трос у меня перебило… Голова болит, очень сильно голова болит… Папиросы привез?
— Не привез, — сказал Белобров, — воротнички привез, целлулоидные.
— Я должен был лететь с Фоменко, — неожиданно сказал Гаврилов и замолчал.
— Почему не привез? — вдруг крикнул Дмитриенко. — Ты же обещал папирос… Свинство какое-то! У меня перебило трос, мне никто не привез папирос… Художественный стих… — встал из-за стола и вышел
