из другого, а то изо всех мест сразу; аплодировали, свистели, между различными слушателями возникали яростные споры, размахивали угрожающим образом тростями, мерно стучали в пол, кричали: „Вон! На трибуну!“.
М.С. начал расточать по адресу ассоциации самые нелестные эпитеты, называя ее подлой, чудовищной, продажной и мстительной и т. д., заявляя, что стремится к ее уничтожению…»
Спрашивается, как же при подобных условиях избиратель составляет себе свое мнение? Но такой вопрос может явиться у нас лишь тогда, когда мы пребываем в странном заблуждении насчет свободы такого собрания. Толпа ведь имеет только внушенные мнения и никогда не составляет их путем рассуждений. В занимающих нас случаях мнения и квоты избирателей находятся в руках избирательных комитетов, где вожаками чаще всего бывают виноторговцы, имеющие влияние на рабочих, так как они оказывают им кредит. «Знаете ли вы, что такое избирательный комитет? — спрашивает один из самых мужественных защитников современной демократии, г. Сегерер. — Это просто ключ ко всем нашим учреждениям, главная часть нашей политической машины. Франция в настоящее время управляется комитетами».
Комитеты, каково бы ни было их название: клубы, синдикаты и проч., составляют, быть может, самый главный элемент опасности надвигающегося могущества толпы. Они представляют собой самую безличную и, следовательно, самую угнетающую форму тирании. Вожаки, руководящие комитетами, имея право говорить и действовать от имени какого-нибудь собрания, избавляются от всякой ответственности и могут все себе позволить. Ни один из самых свирепых тиранов не мог бы никогда и помышлять о таких предписаниях, какие издавались, например, революционными комитетами. Они истребляли Конвент и урезали его, и Робеспьер оставался абсолютным властелином до тех пор, пока мог говорить от их имени. Но в тот день, когда он отделился от них, он погиб.
Царство толпы — это царство комитетов, т. е. вожаков, и нельзя даже вообразить себе худшего деспотизма.
Действовать на комитеты не трудно; надо только чтобы кандидат мог быть принят и обладал достаточными ресурсами. По признанию самих же жертвователей, довольно было трех миллионов, чтобы устроить множественные выборы генералу Буланже.
Такова психология избирательной толпы; она не отличается ничем от психологии толпы других категорий и нисколько не лучше и не хуже ее. Но из всего вышесказанного я все же не вывожу заключения против всеобщей подачи голосов. Если бы от меня зависела судьба этого учреждения, то я бы оставил его в том виде, в каком оно существует теперь, руководствуясь практическими соображениями, вытекающими непосредственно из изучения психологии толпы. Без сомнения, неудобства всеобщей подачи голосов достаточно бросаются в глаза, и отрицать это невозможно.
Нельзя отрицать также, что цивилизация была делом лишь небольшого меньшинства, одаренного высшими умственными способностями и занимающего верхушку пирамиды, постепенно расширяющейся книзу по мере того, как понижается умственный уровень различных слоев наций. Конечно, величие цивилизаций не может зависеть от голосов низших элементов, берущих только численностью; без сомнения, подача голосов толпы часто бывает очень опасна, и мы уже не раз расплачивались за это нашествиями. Весьма вероятно, что мы еще дороже поплатимся в будущем ввиду приближающегося могущества толпы. Но все эти возражения, совершенно верные в теоретическом отношении, в практическом теряют всю свою силу в наших глазах, когда мы вспомним о непоколебимом могуществе идей, превращенных в догматы. Догмат верховной власти толпы не подлежит защите с философской точки зрения, совершенно так же, как и средневековые религиозные догматы, но тем не менее, он обладает абсолютной силой в настоящее время; этот догмат, следовательно, столь же неприкосновенен, как были некогда неприкосновенны наши религиозные идеи.
Представьте себе современного свободного мыслителя, перенесенного магической силой в средние века. Вы, может быть, думаете, что, удостоверившись в верховном могуществе религиозных идей, господствовавших тогда, от стал бы пробовать с ними бороться? Или, попав в руки судьи, желающего сжечь его вследствие обвинения в заключении договора с дьяволом или же посещении шабаша, он стал бы оспаривать существование дьявола или шабаша? Но ведь оспаривать верования толпы — это то же, что спорить с ураганом. Догмат всеобщей подачи голосов обладает в настоящее время такой же силой, какой некогда обладали религиозные догматы. Ораторы и писатели отзываются о нем с таким уважением и таким подобострастием, какие не выпадали даже на долю Людовика XIV. Поэтому-то и надо относиться к этому догмату, как ко всем религиозным догматам, на которые действует только время.
Было бы, впрочем, бесполезно пробовать поколебать этот догмат, так как он опирается все-таки на некоторые Доводы, говорящие в его пользу. «Во времена равенства, — говорит справедливо Токвиль, — люди не питают никакого доверия друг к другу вследствие своего сходства.
Но именно это сходство вселяет им доверие, почти безграничное, к общественному мнению, так как они полагают, что ввиду всеобщего одинакового умственного развития истина должна быть там, где находится большинство».
Можно предположить, следовательно, что ограничение подачи голосов на каких бы то ни было основаниях должно повести к улучшению голосований толпы? Я не допускаю этого на основании ранее высказанных мною причин, касающихся низкого умственного уровня всех собраний, каков бы ни был их состав. В толпе люди всегда сравниваются, и если дело касается общих вопросов, то подача голосов сорока академиков окажется нисколько не лучше подачи голосов сорока водоносов. Не думаю, чтобы голосования, которые так часто ставились в вину всеобщей подачи голосов (например, восстановление империи), были бы иного характера, если бы вотирующие были выбраны исключительно из числа ученых и образованных. Если какой-нибудь индивид изучил греческий язык, математику, сделался архитектором, ветеринаром, медиком или адвокатом, то это еще не значит, что он приобрел особенные сведения в социальных вопросах. Ведь все наши экономисты большей частью образованные люди, в большинстве случаев профессора и академики, но разве существует хоть один общий вопрос, протекционизм, биметаллизм и т. д., относительно которого они пришли бы к соглашению? И это потому что вся их наука представляет собой лишь очень смягченную форму всеобщего невежества. Перед социальными же проблемами, куда входит столько неизвестных величин, сравниваются все незнания.
Таким образом, если даже избирательный корпус будет состоять исключительно из людей, начиненных наукой, все же их вотум будет не лучше и не хуже, чем нынешние воты избирателей. Они будут точно также руководствоваться своими чувствами и духом своей партии. Наши затруднения нисколько бы не уменьшились, но нам пришлось бы кроме того испытать еще тяжелую тиранию каст.
Подача голосов толпы везде будет одинакова и в конце концов всегда будет служить выражением стремлений и бессознательных потребностей расы, все равно — будет ли эта подача голосов ограниченной или общей, и практикуется ли она в республиканской или монархической стране, во Франции, Бельгии, Греции, Португалии или Испании.
Арифметическое среднее всех избраний, во всякой стране, служит изображением души расы, а эта душа остается почти одинаковой из поколения в поколение.
Все вышесказанное приводит нас еще раз к заключению, что раса имеет большое значение, и что учреждения и правительства играют лишь незначительную роль в жизни народов. Эти последние главным образом управляются душою расы, т. е. наследственными остатками, сумма которых собственно и составляет душу расы. Раса и цель насущных потребностей повседневной жизни — вот таинственные властелины, которые управляют судьбами нации.
Глава V. Парламентские собрания
