министров напоминают помещения наших участков или иные камеры мировых судей: ход со двора, по грязной лестнице, грязный досчатый коридор, где толпится всякий сброд и, наконец, самая приемная — небольшая комната с досчатым полом.
Совсем другое впечатление производит на случайного туриста общественная и политическая жизнь греков, более поддающаяся наблюдению: как в древней Греции, она протекает на глазах у всех, отчасти даже прямо на улице.
С утра до ночи вы можете видеть в кофейных многочисленных и с виду совершенно праздных представителей афинского демоса, которые пьют кофе, воду с мастикой или лимонад, читают газеты, рассуждают о политике.
Невольно спрашиваешь себя, каков постоянный род занятий этих уличных политиканов? Чем живут, когда работают эти сограждане Сократа, подобно ему проводящие жизнь на улице в беседах о делах человеческих? Не получают ли они некоторую мзду за свое участие в делах родного города, как во времена Перикла? За участие в политических манифестациях они, несомненно, получают, хотя и сущие гроши, от заинтересованных лиц и партий, но, по-видимому, они и бескорыстно, по собственному влечению готовы манифестировать шумной толпой при всяком удобном случае, как рой шумных насекомых, увлекаемые общим безотчетным возбуждением.
Во время нашего пребывания в Афинах манифестации происходили ежедневно: через месяц предстояли выборы городского головы. И вот, каждый вечер сторонники теперешнего головы, г. Меркуриса, получив подкрепление из Пирея, отправлялись к нему в 'салон', т. е. попросту и без евфимизмов, на двор, где он их принимал и произносил им речь, среди восторженных кликов и взрыва петард. Затем он пускал им несколько ракет с разрывными гранатами, откуда сыпались портреты виновника торжества, после чего приверженцы Меркуриса удалялись шумной процессией с криком: 'Меркурис! Меркурис!' То же самое происходило в то же самое время в 'салоне' г. Ангелопуло — противника помянутого Меркуриса. Обе процессии ходили ежедневно по городу, иногда с музыкой, бенгальскими огнями, петардами и выстрелами, тревожа сон мирных обывателей. Так называемые 'люстры' (чистильщики сапог), играющие большую роль в уличной жизни, пирейские босяки и, наконец, уличные мальчишки составляют главный контингент этой армии манифестантов. Живо помню одного восьмилетнего карапузика, который кубарем подкатился мне под ноги с яростным криком: 'Меркурис!' Он, очевидно, принимал меня за сторонника Ангелопуло, и если б я ему ответил криком: 'Ангелопуло', я подвергся бы нападению.
Эти уличные сцены занимали нас по вечерам, когда мы часам к 9-10 сходились посидеть за столиками на площади Конституции, где регулярно проходили манифестанты. Возбуждение возрастало со дня на день, при встречах происходили драки, перешедшие в кровопролитные, когда револьверы сменили петарды, и началась пальба.
'Хорошо, что студенты уехали во время, — пишет нам один из наших афинских друзей, — у нас ежедневные беспорядки, город прямо на военном положении, конные патрули, пикеты на улицах. Но это ничему не мешает, и на-днях на улице Стадия было настоящее сражение. Я сам слышал около сотни револьверных выстрелов. Несколько человек было убито, около 16 ранено… Должно быть, сладко умирать за Меркуриса'. При этом надо принять во внимание, что выборы Меркуриса, состоявшиеся недавно, были безусловно обеспечены уже в начале августа, так что вся эта электоральная борьба представлялась, по- видимому, лишней. При каждой новой ракете или новом выстреле мы невольно себя спрашивали: неужели они прибавят шансы избираемого? Казалось бы, за один скандал ему можно было бы класть налево. Заметьте при этом, что г. Меркурис и г. Ангелопуло или Каменолопуло, как его называли наши экскурсанты, представляют собой не принципы, а личные партии: Ангелопуло — кандидат Делианиса, а Меркурис — Феотокиста, противника Делианиса. То же самое происходит и в области высшей политики. Феотоки, бывший министр, враг Делианиса, а г. Раллис, глава теперешнего министерства делианист.
Мы долго старались понять, из-за чего тут собственно прошибать друг другу головы. Помню один горячий спор, в котором участвовали врачи, журналисты, один банкир, один ученый. Этот спор был вызван моим вопросом о принципиальной разнице между помянутыми вождями партий: одни утверждали, что разница в вопросе о сокращении бюджета на 5 миллионов рублей, другие настаивали на том, что разница в принципе. Но самый принцип, по-видимому, заключался в коринке, и спор сводился к вопросу о коринковой монополии. Впрочем, сегодня коринковая монополия, вчера — перевод Евангелия на новогреческий язык в фельетоне какой-нибудь афинской газеты — все это предлоги для уличных движений, которыми пользуются все эти Феотокисы, Делиансы, Раллисы и Меркуриросы.
Партий принципиальных, как в других парламентских странах — незаметно: есть личные партии Иван Ивановича и Петра Петровича, и все — эти Костаки и Разорваки интригуют друг против друга, пользуясь самыми различными предлогами и пускают друг против друга имеющиеся у них под руками средства. Главнейшим из таких средств служат уличные беспорядки, устраиваемые при посредстве всякого сброда, 'люстров', уличных мальчишек и босяков — и прессы, которая, несмотря на неограниченную свободу, занимает очень жалкое положение и не пользуется особым уважением греческого общества. Один грек уверял меня, что в газетах пишут те же 'люстры' и уличные мальчишки, которые манифестируют на улицах. Не знаю, насколько это верно, но мне приходилось слышать не раз, что иные сотрудники афинских газет под гнетом острой нужды ищут себе мест в качестве прислуги или лакеев. То же делают, впрочем, и студенты афинского университета, как на это указывает даже путеводитель Мейера.
Читая греческие газеты, вслушиваясь в речи и политические разговоры, нельзя не дивиться какой-то острой мании национального величия, которая выражается в необычайно напыщенной форме и соединяется с не менее тяжелой манией самого азартного и неизбежно мелкого политиканства. Былая слава Греции, ее могущество, ее культурное значение без остатка присваиваются современной Грецией. Греки говорят о Фемистокле и Перикле, как о своих премьерах, ближайших предшественниках достопочтенных г.г. Ралли, Феотоки и 'великого старца' Делиани, а о памятниках древней Греции, как о своих памятниках, забывая даже и то, что добрая половина из них раскопаны иностранцами: например, Дельфы — французами, Олимпия, вся Греция микенского периода — немцами, Коринф — американцами.
Один греческий сановник благодарил нас за то, что мы приехали посетить их памятники, чем вызвал мой наивный ответ, что это собственно не стоит благодарности, и что их памятники принадлежат всему человечеству. Он же спрашивал меня с упреком, зачем в России изучают древний, а не новый греческий язык, что было бы несравненно полезнее. За наше пребывание в Греции нам пришлось слышать многое против нашего и европейского классицизма. Эрасмовское произношение считают ересью, и с первого дня нашего пребывания в Афинах были сделаны попытки нас обратить и словом и делом — путем присылки брошюр. Истинный героический язык есть тот, на котором говорят греки, а не тот, которому учат в Европе. Археологии и древней истории также нужно учиться у греков, потому что историческая и филологическая критика Запада есть сплошное заблуждение, вызванное тлетворным сомнением.
Мы видели одного из последних могикан этой патриотической археологии, предостерегавшего нас от пагубного влияния Запада — очевидно, в лице знаменитого проф. Дерптфельда, лекциями которого увлекались наши экскурсанты. Спешу, однако, оговориться: у греков есть весьма солидные археологи, как например, Теунтас, известный знаток микенского периода, или Кавадиас, генеральный эфор (инспектор древностей греческого королевства), сделавший чрезвычайно многое для развития и правильной постановки археологического дела в своем отечестве. По-своему и г. Кавадиас являл нам образец греческого патриотизма, на сей раз, однако, свободного от шовинизма, патриотизма, просвещенного и гостеприимного, который и других стремится заставить полюбить дорогую родину и дать им почувствовать то, что в ней истинного, ценного и прекрасного. Он любит родную страну и как ученый и как патриот, и тот, кто любит древнюю Грецию, изучает ее, с любовью проникается древностью, тот является ему эллином по духу. Такое же отношение видели мы и со стороны других интеллигентных греков. 'Преклоните колена перед святилищем Афины Паллады, перед развалинами храма панэллинского Зевса. Станьте гражданами духовной Эллады, не знающей границ и простирающейся за моря и горы'. Так говорили нам наши греческие друзья и доброжелатели… Но у нас были далеко не одни доброжелатели в Греции, и с первого взгляда могло показаться, что у нас гораздо больше врагов, чем друзей.
Мы приехали в Грецию в момент сильного политического возбуждения против России и славянства по поводу последних македонских событий. Как и все на Востоке, в македонском движении греки видят дело России и русского панславизма. Если всякий истый грек есть панэллинист, то ему представляется, что
