Религиозные основы общественности

Начало солидарности испытывает всякую индивидуальную свободу, как умаление себя самого, как угрозу своему бытию; начало свободы испытывает всякое общественное единство, как уничтожение себя. И дело обстоит здесь не так, что одно начало может одолеть другое и восторжествовать за счет его умаления или уничтожения; так как противники связаны между собой неразрывными узами, то побежденный увлекает в своем падении и победителя, и оба гибнут вместе. Общество, утвержденное на себе самом, т. е. только на реальности человеческого бытия, обречено поэтому гибнуть в круговороте и вечном противоборстве между деспотизмом и анархией.

Отсюда, прежде всего, следует ложность как либеральных, так и демократических теорий общества. Ни «права человека», ни «воля народа», ни то и другое вместе — не может быть основой человеческого общества. Ибо одно противоречит другому: «права человеческой личности», мыслимые как последние основания общества, отрицают первичность общественного единства; «воля народа», как абсолютная общественная основа, отрицает принцип личности. Возможен и фактически существует только какой-то эклектический, беспринципный компромисс между обоими началами, свидетельствующий о том, что оба они именно не суть первичные начала общественности. При подлинной вере в то или другое пришлось бы выбирать между безграничным деспотизмом общественного единства, уничтожающим личность — и вместе с ней само общество — и безграничной анархией, уничтожающей общественный порядок и вместе с ним и всякое личное человеческое бытие. Указанный же выше эклектический выход — понемножку от того и другого начала — не только беспринципен и, в сущности, свидетельствует о неверии в эти начала, но еще и потому не есть разрешение вопроса, что здесь идет речь не о механическом уравновешении двух разнородных и независимых сил, а об органическом примирении взаимносвязанных и взаимноопределяющих начал, где умаление одного есть тем самым и умаление другого. Таким образом, здесь с одной стороны уже предполагается третье, высшее начало, в качестве, так сказать, суперарбитра над спорящими сторонами, и, с другой стороны, примирение достигается лишь в форме сокращения притязаний обеих сторон, т. е. умаление полноты целого. Либерально-демократическое общество, с одной стороны живет за счет какого-то, несознаваемого им иного начала, и, с другой стороны, не допускает подлинного расцвета и нестесненного обнаружения лично-общественного человеческого бытия.

Это третье — онтологически первое, — ныне забытое или отрицаемое начало есть начало служения, начало утверждения всей человеческой жизни, как личной, так и общественной, в высшей, сверхчеловеческой, божественной воле, или начало благоговения. Оно выражено в заповеди: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостью твоею» (Втор. 6, 5. Мк. 12, 30). Конечно, и здесь современный человек полагает, что «noun avos change tout cela» и что эта первая заповедь совсем не есть подлинная основа его общественной жизни, которая, как он уверен, возможна без веры в Бога и любви к Нему. Но и здесь вечная, установленная Богом реальность не спрашивает о том, что думает о ней человек, и что он воображает о самом себе. Фактически основой всей общественной жизни человека, вне которой она вообще немыслима, является сознательно или бессознательно, понаслышке, традиции и привычке осуществляемое служение Богу: оно выражается в идее нравственной обязанности, которую одинаково имеет и личность, и общество. Где человек считает себя самого — индивидуально или коллективно — хозяином своей жизни, там общество существовать не может; идея самочинного устроения человеческой жизни, эта основная, доминирующая идея всего нового времени, поскольку она реально торжествует и воздействует на жизнь, приводит к гибели и крушению всякой общественности; если европейская общественность, которая в принципе мнит себя утвержденной на этой идее, еще не развалилась, то только потому, что бессознательно, неведомо для самой себя, она сдерживается еще не забытыми, живущими в ее крови религиозными традициями.

Прежде всего ясно, что — со стороны индивидуальной личности — не воля к самоутверждению и самовластию способна создать и сохранить общественную жизнь, а только ее самоограничение и самообуздание. Без чувства долга, без аскетики немыслима никакая общественная жизнь; в противном случае космос общественности тотчас же разваливается на части и сменяется хаосом чистой анархии. Не стихийная половая страсть создает устойчивую семью — она только разлагаете последнюю, — а ее самоограничение; не голод и корысть создают экономический строй, упорядоченное частное хозяйство и упорядоченное взаимодействие их между собой, — их создает честность, трудолюбие, ограничение потребностей, взаимное доверие, рождаемое выполнением обязанностей; не страх и не властолюбие творит государственное единство — оно создается готовностью к жертвам, аскетизмом воина и аскетизмом гражданского служения, верою в нравственную святость государственного начала. Человек, как таковой, не имеет вообще никаких «прирожденных» и «естественных» прав: его единственное и действительно неотъемлемое право есть право требовать, чтобы ему было дано исполнить его обязанность. Непосредственно или косвенно к этому единственному праву сводятся все законные права человека.

Но обязанность человека никогда не есть, в последнем своем основании, обязанность перед обществом: ибо какое право имело бы общество, как простое многоединство людей, требовать чего-либо от человека? Всякая обязанность человека есть его обязанность перед Богом, обязанность служения правде. Поэтому и всякое право общества, государства, власти над отдельным человеком может быть обосновано тоже только на его обязанности: общество или государство может требовать от человека того, и только того, что необходимо, для того, чтобы оно само могло исполнять свою обязанность служения правде. Не «воля народа», в которой нет ничего священного и которая может быть так же глупа и так же преступна, как воля отдельного человека, а только воля Божия есть истинный и единственный источник суверенитета. Что именно это есть основное и вечное начало общественного бытия, видно из того, что только в нем и через него могут быть примирены и подлинно согласованы противоборствующие начала «мы» и «я», солидарности и свободы. Где «мы» и «я» стремятся утвердить свою собственную власть, свое самодовлеющее бытие, они находятся, как указано, в безвыходной коллизии между собой; но где каждое из них есть лишь путь и форма служения правде, борьба заменяется мирным сотрудничеством. Ибо только в этом случае сознание святости и абсолютности этих начал не ведет к притязанию на единодержавие каждого из них в ущерб другого: сознавая свою святость, как проводников и служителей правды, воли Божией, каждое из этих начал сознает свое внутреннее сродство с другим, ему противостоящим и его дополняющим «Я», которое уже не есть только отдельное и одинокое человеческое «я», а есть «я» богочеловеческое, как «я с Богом» находит уже внутри самого себя отношение к «мы»; и «мы», которое уже не есть просто человеческое «мы», «воля народа» или «государство», а единство людей в Боге, находят также внутри себя каждое отдельное «я», как органически сопринадлежещего к нему соучастника. Только общество, которое утверждено на служении правде, осуществляет и в своем целом, и в своих частях, то органическое многоединство, которое есть его подлинное существо. Вот почему вера в Бога и любовь к нему есть незыблемая и единственная подлинная основа общества. «Во все времена и повсюду — справедливо говорит итальянский философ Джоберти — гражданские порядки рождались из жреческих, города возникали из храмов, законы исходили от оракулов... воспитание и культура народа — из его религии. Религия в отношении всех прочих учреждений и порядков есть то же самое, что Сущее — в отношении существующего... т. е. динамическое и органическое начало, которое их производит, сохраняет, возрождает и совершенствует».

4.

Из усмотренного начала, в силу которого человек — как индивидуальный, так и коллективный — никогда не есть самочинный и самодержавный хозяин своей жизни, а есть служитель правды Божией, следует, что человек не «создает», не «делает» своей общественной жизни, а творит предначертания высшей воли, как они непосредственно вытекают из всего его исторического прошлого. Этим определяется принцип традиционализма, религиозно выраженный в заповеди о почитании родителей. Этот традиционализм есть не слепое поклонение прошлым формам жизни, в которое он часто вырождается, а благоговение перед сверхвременным единством истории, как богочеловеческого процесса и вытекающее отсюда уважение ко всему прошлому жизненному опыту человечества. Самочинная свобода целого поколения, людей сегодняшнего дня, есть такое же разрушающее жизнь бесчинство, как и самочинный произвол личности. Требование исторической непрерывности, уважения к прошлому и укорененности в нем есть не просто директивное предписание, которое человек может по желанию выполнять или не выполнять. Это есть, как и все вечные начала, лежащие в основе общества, закон жизни, на котором она