государства Церкви, то Рим требует принципиально не признавать клятв, которые им не освящены. Уже Занхенц (общество Иисуса) приписывает Церкви власть объявлять клятвы ничего не стоящими, а Лемкуль даже открыто защищает дезертирство и даже обязывает делать это католиков, если их принуждают принимать участие в «несправедливой войне» (как в 1866 и 1870 годах)! [11]
Эта однозначно римско-церковная точка зрения на государство оказывается с точки зрения идеи германского народного государства настоящей противоположностью.
После крушения абсолютистской королевской власти во Франции в 1789 году происходила борьба между демократическими принципами и национальной идеей. Обособленная вначале и позже и приведшая оба движения в оцепенение, образовалась новая чуждая по крови теория власти, которая нашла свою высшую точку у Гегеля, а затем в новой фальсификации — уравнивая государство и классовое господство — была принята Марксом. Сегодня мы противостоим «государству» аналогично Риму, только с внутренней стороны проблемы: «государство», которое себя и народ выдало бесчестным экономическим силам, выступало по отношению к широким общественным массам скорее как бездушный инструмент насилия. Взгляд Гегеля на абсолютность государства сам по себе воцарился последние десятилетия в Германии (и не только в Германии). Чиновник все больше и больше продвигался в хозяева и забыл благодаря позиции правящих кругов, что он был и не мог быть ничем другим, кроме как уполномоченным от народа для решения технических и политических задач. «Государство» и «государственный чиновник» высвободились из органичного тела народа и отнеслись к нему как обособленный механический аппарат с тем, чтобы заявить, наконец, претензию на власть над жизнью. Такому развитию в боевой позиции противостояли миллионы; но поскольку. нечто подобное не отважилось в национальном лагере проявиться открыто, то недовольные встали на сторону социал-демократии, не будучи в душе истинными марксистами.
Мятеж 1918 года во всем этом ничего не изменил, потому что марксисты, конечно, тем более ничего общего с немецким народом не имели. Они стремились только протащить определенные международные принципы, используя старый государственный аппарат, и «само государство» начало решительнейшую деятельность против «отрицателей государства». Поменялись роли, бездушная сущность осталась. Но эта сущность после 1918 года стала намного отчетливее, потому что «государство» общеизвестных ранее врагов народа все же время от времени сдерживало, и только в лице своего прокурора осуждала людей, в отношении которых он своими приговорами должен сам был признавать, что все их помыслы и действия заключались только в служении наро-ду и в жертвах во имя его.
Государство и народ с 1918 по 1933 годы противостояли, таким образом, друг другу как противники, часто как смертельные враги. Как только этот внутренний конфликт будет преодолен, сформируется и внешняя сторона германской судьбы.
Сегодня государство не является для нас самостоятельным кумиром, перед которым все должны лежать в пыли; государство даже не цель, а только средство для сохранения народа. Средство среди других, таких, какими должны были быть Церковь, право, искусство и наука. Государственные формы изменяются, государственные законы уходят, народ остается. Отсюда следует только то, что нация — это первое и последнее, чему все другое должно подчиняться. Но отсюда следует и то, что существовать могут не государственные, а народные прокуроры. Это изменило бы всю правовую основу жизни и сделало бы невозможными такие унизительные отношения, которые были на повестке дня в последнее десятилетие. Один и тот же государственный прокурор должен был раньше представлять императорское государство, а затем республиканское. «Независимый» судья был также зависим от схемы как таковой. И потом могло случиться так, что на основании римского «права» государственный прокурор в качестве «слуги государства» препятствовал правлению народа. Абстрактный «народный суверенитет» демократии и презрительное высказывание Гегеля: «Народ — это та часть государства, которая не знает, чего хочет» — говорят о все той же лишенной содержания схеме так называемого «государственного авторитета».
Но авторитет народного духа стоит выше этого «государственного авторитета». Кто этого не признает, тот враг народа, будь то само государство. Такова была ситуация до 1933 года.
И это с одной, схематической стороны. С другой стороны, стороны содержания, следует сказать, что безоговорочный легитимизм точно так же антинароден, как и старое государственное право. Вопрос о монархии (и монархе) также является вопросом целесообразности, а не догматическим. Люди, которые рассматривают его как таковой, не отличаются существенно формированием своего характера от социал- демократов, которые в известном смысле представляют собой легитимистских республиканцев без учета того, что в противном случае может произойти со всем народом. Так чувствует себя пробуждающийся справедливый инстинкт немецкого народа сегодня всюду. Так он и победит. Республика должна будет стать народной или исчезнуть. А монархия, которая с самого начала не избавляется от известных старых предрассудков, точно так же не может существовать долго. Потому что она должна будет погибнуть по тем же причинам, по которым когда-то погибла империя Вильгельма II.
Дух будущего четко заявил, наконец, сегодня о своих требованиях. С 30 января 1933 года началось его господство.
В XVII веке начался отход папы от открытого мирового господства' в 1789 году династия как абсолютная ценность уступила место лишенному стиля либерализму. В 1871 году государство-идол стало отмежевываться от народа, который его же и создал. Сегодня народ начинает, наконец, сознательно претендовать на подобающее ему место.
Глава 2
Авторитет и тип. — Анархия свободы. — Свобода возможна только в типе. — Личность идентична типу. — Фридрих Ницше.
Требование свободы, как и призыв к авторитету и типу, почти повсюду были выдвинуты неправильно и получили неорганичный ответ. Авторитет в Европе был потребован во имя абстрактного государственного принципа или во имя якобы абсолютного религиозного откровения, т. е. во имя либералистского индивидуализма и церковного универсализма. В любом случае была заявлена претензия на то, что все расы и народы должны подчиняться этому «данному Богом» авторитету и его формам. Ответом на эти навязанные догмы веры был крик о беспрепятственной свободе одинаково для всех рас, народов и классов. Безрасовый авторитет требовал анархии свободы. Рим и якобинство, в своих старых формах и в более позднем чистейшем отношении в Бабёфе и Ленине, внутренне взаимно обусловливаются.
Идея свободы, как и признание авторитета получают теперь в рамках сегодняшнего расового и духовного мировоззрения совсем другой характер. Народность, конечно, состоит не только из одной расы, но и характеризуется также факторами исторического и пространственного рода, но тем не менее она нигде не является следствием равномерного перемешивания элементов, относящихся к разным расам, а при всем разнообразии характеризуется всегда преобладанием основной расы, которая определяла ощущение жизни, государственный «иль, искусство и культуру. Эта расовая доминанта требует типа. И истинная органичная свобода возможна только внутри такого типа. Свобода души, как и свобода личности — это всегда образ. Образ всегда объемно ограничен. Но раса является внешним отображением души.
На этом круг замкнулся. Еврейский интернационализм марксистского или демократического толка лежит также за пределами этого организма, как римский авторитет, требующий признания его международного значения вместе со всеми церковными претензиями на власть.
Стремление к личности и к типу в самых больших глубинах представляет собой одно и то же. Сильная личность действует стилеобразующе, а тип при рассмотрении с метафизической точки зрения — существует до нее. Личность, таким образом, представляет лишь его чистейшее проявление. Это вечное стремление в каждой эпохе принимает новую форму. На рубеже XIX века мы пережили появление большого числа личностей, которые как цветы нашей общей культуры наложили на нее свой незабываемый отпечаток. Эпоха машины надолго разрушила как идеалы личности, так и типообразующие силы. Схема,
