Миф XX века

символы солнца и плодородной возрождающейся жизни. Намного ранее 3000 года до Р. X. Нордические народы, и это можно доказать, несли эти знаки в Грецию, Рим, Трою. Индию. Еще Минутиус Феликс выступает против языческого креста; пока, наконец, римская (Т-образная) виселица, к которой был прибит Иисус, не была переименована в этот языческий, теперь «христианский» крест, и не появилось языческое солнце или небесный крест как небесное сияние над головами церковных мучеников и апостолов. [Мы сейчас пережинаем рождение новой науки: толкования древнегерманской символики. Круг с четырьмя радиусами появляется и качестве небесного креста, т. е. и качестве проекции сторон света, деление на шесть частей в качестве точек летнего, зимнею солнцестояния и т. д. Эта символика космического типа представляет coбой символику, которая будучи принята неосознанно, проходит сквозь целые тысячелетия, как следы того времени, которое изображало свою картину мира символами вместо букв: Отца Небесного, Рождение, Смерть и Вечность. Символы солнца являются фрагментами этой картины мира.]. Молния и копье являются символами господства. «Едущий верхом бог» с копьем появляется, поэтому каждый раз обновленным на «христианских» каменных памятниках и изображениях: это был скачущий через историю христианства вечный странник Вотан. Разделенный на несколько образов, этот бог живет и действует как святой Освальд, святой Георгий, святой Мартин, как всадник с копьем, и даже в образе святой печали проходит по католическим странам и еще сегодня невидимо как «Воде» через души народа в Нижней Саксонии. «Пока жив народ, его боги бессмертны». [А. Дитрих. «Падение античной религии».]. Это была месть Вотана после его гибели. Пока не возродился Бальдур и не объявил себя спасителем мира.

Против этой первоначальной силы древне-нордических традиций, которые до сегодняшнего дня не смогли полностью уничтожить даже «Бонифаций» и его последователи, глубоко возмущались в Риме (а также в Виттенберге). Но не оставалось ничего другого, как образы других богов объявить христианскими святыми и таким способом передать их черты. [Насколько планомерно проводилась эта политика, показывают многочисленные папские распоряжения. Так, например, папа Григории «Великий» пишет Августину, «языческому» апостолу, которым просит его совета по поводу обращения в другую веру: «Потому что и наше время (примерно 600 год) святая Церковь, конечно, могла многое с горячим усердием изменить к лучшему, остальное же она терпит, щадя его, но таким образом, что она часто зло, с которым она борется, подавляет именно этой терпимостью и недоглядом» (Веда I, 27). А 22 нюня 601 года тот же папа пишет аббату Меллиутсу, что если языческие храмы не были разрушены, их можно «преобразовать»: «Если потом народ видит свои храмы не разрушенными, он может от всего сердца отказаться от своего заблуждения… и соблюдать старые обряды на отведенных для этого местах». И по поводу допуска принесения жертв: «Если им внешне (!) полагаются такие удовольствия, то они легче смогут приспособить свое сознание. Потому что очевидно, что речь идет не о том, чтобы отсечь строптивые характеры раз и навсегда, так как и тот, кто хочет подняться до высочайших вершин, добьется этого постепенно, а не рывками» (Веда I, 30. сравни с Т. Хэнляйн «Обращение германцев в христианство». Лейпциг, 1914 г. и 1910 г… 1. 57 и 64).].

Но праздники христианской Церкви падали на те же дни, которые праздновал древний народ. Был ли этот праздник богини плодородия Остары, который стал праздником Воскресения, или праздник зимнего солнцестояния, который стал днем Рождества Христова. Так католическая Церковь в основных формах Северной Европы была обусловлена и нордической расой. Гротеск этого факта заключается лишь в том, что из нужды она пытается сделать добродетель, а богатство духовной жизни приписывает исключительно себе. Совершенно серьезно церковный религиозный догмат насильственной веры заявляет, что любой национальный колорит имеет свое место в Церкви, любая набожность находится под ее покровительством; нигде «личная свобода религиозного выражения» не защищена так, как в католической Церкви (.Адам). Это, конечно, полная противоположность всех фактов, ясно говорящих за себя. От «Бонифация» через Людовика Благочестивого, который стремился искоренить все германское, через миллионы новых истребленных еретиков до консула Ватикана, до сегодняшнего дня тянется единственная попытка насадить безжалостную духовно единую веру (унитаризм), распространить одну форму, один навязанный догмат Церкви, один язык и один ритуал для нордических людей, левантийцев, негров, китайцев и эскимосов. (Следует вспомнить эвхаристский конгресс в Чикаго 1926 года, когда мессу служили негритянские епископы.) Уже две тысячи лет против этого возмущается вечная кровь всех рас и народов. Как идея мировой монархии оказывает гипнотическое влияние на сильные личности от Александра до Наполеона, так и идея владеющей всем миром Церкви. И как первая идея когда-то подчинила своей власти миллионы, так и вторая в качестве идеи, в рамках влияния которой полного покорения не произошло. Поэтому и великие умы Средневековья рассматривали римскую Церковь, как союзницу или, по крайней мере, как помощницу в деле осуществления властных планов. Церковь же снова увидела в вооруженной «светской руке» средство для освобождения пути для своей идеи. Если проанализировать внутренние побудительные причины, то эта борьба по существу является борьбой за господствующее положение между тем, что считается метафизической высшей ценностью и высшей ценностью характера; любовью, смирением, самоотречением, покорностью или честью, достоинством, самоутверждением, гордостью.

Глава 3

Благотворительность. — Церковное сострадание. — Закон принудительной веры с отпущением грехов и его торговая подоплека. — Церковное заступничество как акт. — Папа как тип шамана. — Перенесение ответственности; неконтролируемая загробная жизнь. — Иезуитство: последствие римской системы. — Игнациус и бесчестное повиновение трупам; 26 марта 1553 года. — Иезуитство и пруссачество как несовместимые типы. — Тщетное возмущение Деллингера, Шульта, Штрассмайера. — Ватиканский собор. — Сущность Рима. — Великое дело Лютера: спасение от ламаизма.

Еще раз: в любви нуждаются, и любовь культивируют только приверженцы и низшие ступени римской системы. Руководству, чтобы продлить свое существование и управлять сильными натурами, необходимы были блеск, сила, власть над душами и телами людей. Несомненно, этой системой была воспитана великая духовная жертвенность, что католическая Церковь с гордостью называет своим «милосердием». Но именно здесь, в самом прекрасном ее воздействии на людей, обнаруживается такое же сильное различие в оценке и в воздействии, казалось бы, одного и того же действия. Как милость Божья передается только через Церковь, так благодеяние и милосердие — это лишь дар Церкви несчастным, грешникам. Это очень хорошо продуманное привлечение морально надломленного человека с целью привязать его к центру власти и дать ему понять свою полную ничтожность перед Богом и одновременно его силу, представленную триумфальной Церковью. Но в этом ходе мыслей отсутствует все, что мы называем рыцарством. Нордическому народу, воспитанному на понятии чести, следует внушать поддержку попавшему в беду со стороны общины не во имя снисходительных любви и милосердия, а во имя справедливости и долга. Это должно иметь следствием не раболепную покорность, а внутреннее выпрямление, не надлом личности, а ее усиление, т. е. возрождение сознания чести.

Сюда относится церковно-христианское сострадание, которое в новой форме возникло в масонской «гуманности» и привело в величайшему опустошению всей нашей жизни, Из догмата навязанной веры о безграничной любви и равенстве всех людей перед Богом с одной стороны, учения о «праве человека», несущего демократические, безрасовые, не имеющие национальных корней идеи чести, с другой стороны, европейское общество «развивалось» в защитника неполноценных, больных, уродов, преступников и лентяев. «Любовь» плюс «гуманность» стали учением, разлагающим все жизненные заповеди и формы народа и государства и тем самым восстали против мстящей сегодня природы. Нация, в центре внимания которой лежат честь и долг, не сохранит ленивых и преступников, а исключит их. На этом примере мы видим также, что стремящаяся к единству безрасовая схема сочетается с нездоровым субъективизмом, в то время как спаянное честью и долгом социальное и государственное общество, хоть и должно из справедливости постараться устранить внешнюю нужду и поднять сознание ценности у каждого в рамках этой культивируемой воли, но и вынуждено отсортировывать непригодных по расовым и духовным