К вечеру Игнациус Диффенбах возвращался из замка домой. Начинался неторопливый дождь, темные деревья раскачивались под ветром. Нахлобучив широкополую шляпу и съежив плечи, Диффенбах плелся по тропинке и хотел сейчас одного — поскорее лечь спать.
У него дрожали руки, он чувствовал себя разбитым и смутно подозревал, что болен. Болен с тех пор, как начал проводить опыты с ртутью и серой.
Его только что отпустил герцог. Полтора часа Диффенбах стоял, не смея попросить позволения присесть.
Уже не в первый раз герцог спрашивал его: как же все-таки можно сотворить благородный металл из неблагородных? И Диффенбах объяснял, что все металлы происходят от смешения ртути и серы, что сера — это мужское начало, а ртуть — женское. Сами же они, сера и ртуть, произошли от четырех стихий: земли, воды, воздуха и огня. Но чтобы сера и ртуть в смешении дали золото, нужны огромные усилия, равные силе сжатия золотоносных пластов в подземной глубине… Герцог хмурился: «Что же, значит, алхимия бессильна?» — «Нет, — отвечал Диффенбах, — можно киноварью, то есть сернистой ртутью, натереть медную монету, и на монете при нагревании образуется тончайшая пленка золота. Нужно добиваться, чтобы золотая пленка становилась толще и толще…» — «Ну, с божьей помощью…» — сказал герцог и отпустил Диффенбаха через потайной ход. Герцог не хотел, чтобы о его покровительстве алхимику стало известно.
Диффенбаху было сорок лет, но он чувствовал себя стариком. Он был измотан годами скитаний, вынужденного одиночества, необходимостью скрывать свои опыты, страхом перед невеждами, которым может показаться, что он занят делом, противным учению церкви.
Когда-то, еще подростком, он обучался при францисканском монастыре умению золотить рамы икон. Руководивший им ученый монах нашёл его способным учеником и посвятил в тайны науки. Монах почти наизусть помнил трактат великого Роджера Бэкона «Зеркало алхимии». Помнил и самого Бэкона, встречал его когда-то — уже старого, седого, выпущенного из темницы, где ученого продержали двадцать лет.
Нет, Диффенбах не хотел тоже провести двадцать лет в темнице. Но идеи великого алхимика овладели его мыслями прочно и, должно быть, навсегда. Он долго искал возможности по-настоящему углубиться в алхимические опыты. И вот у него, слава богу, есть высокий покровитель. С ведома герцога Диффенбах жил теперь в крепостной башне…
В сумерках стены башни казались лиловыми, а вход — темно-синей дырой. На крутой лестнице было уже совсем темно, слабо светилось лишь узкое оконце возле двери наверху. Там висел тяжелый замок. Ключ Диффенбах всегда носил с собой.
Он отворил скрипучую дверь и кинул шляпу туда, где в темноте стояла деревянная кровать. Огонь в печи потух, но еще пахло нагретым железом и серой. Из высокого окна, в котором не хватало стекол, ветер заносил брызги дождя. Диффенбах ощупью нашел в уголке, на каменном полу, кремень и огниво. Высек искру, зажег пучок соломы и поднес к масляной плошке на столе. В плошке загорелся фитиль, тусклым желтым светом озарились закопченные стены.
И тут Диффенбах увидел незнакомого человека, одетого необычно, как иностранец, бритого и лысого, без парика. Незнакомец как-то судорожно улыбнулся и произнес, медленно и тщательно выговаривая слова:
— Я имею честь видеть господина Игнациуса Диффенбаха?
Диффенбах ошеломленно кивнул и стал лихорадочно соображать, каким образом незнакомец мог очутиться в запертой башне. Не найдя этому решительно никаких объяснений, Диффенбах почувствовал, что проклятая дрожь в руках становится еще сильней.
— А вы кто такой? — спросил он. — И как сюда попали?
Незнакомец явно ожидал этого вопроса и улыбнулся на сей раз более спокойно и естественно.
— Меня зовут Матиас Раумер, — ответил он. — Мы с вами коллеги. Я ученый, как и вы. Можете считать, что я попал сюда чудом. Но это — чудо науки, причем чудо двадцать первого века! Да, да, вы не ослышались! Я прибыл на встречу с вами из будущего! Прибыл всего на шесть часов.
Диффенбах опустился на скамью и перекрестился.
— Ради бога, — сказал Раумер, — не думайте, что я сатана, дьявол или иной выходец с того света. Я ученый. И я уважаю ваши религиозные чувства.
— Ученый? — Диффенбах поднял голову. — А чему вы учились?
— Многим наукам, самым разным, в том числе и таким, которые в вашем четырнадцатом веке еще неизвестны. За семь веков, отделяющих меня от вас, коллега, наука шагнула невероятно далеко.
— Вы, однако, судите, как невежда, — хмуро заметил Диффенбах. — От великого Аристотеля меня отделяют не семь веков, а семнадцать, но далеко ли мы ушли от Аристотеля…
— Дорогой Диффенбах, вы еще не в состоянии предвидеть, что история ускорит свой бег, а наука совершит гигантский скачок… Но, простите, времени у меня в обрез, я ведь ожидаю вас тут более двух часов, и эти два часа уже потеряны для эксперимента… Первым делом я должен ясно и прямо изложить вам мою научную задачу.
Диффенбах сидел в совершенной растерянности и щипал свою бородку, мокрую от дождя. Выговор пришельца не позволял счесть его местным жителем. Но если это пришелец издалека, то как он мог проведать о нем, тайном алхимике, одиноко живущем в башне?
— Дорогой коллега, — торопливо говорил Раумер, — я руковожу лабораторией времени при Венском университете. Мы проводим грандиозный опыт — пытаемся воздействовать на историю, так сказать, задним числом. Вы понимаете?… Мы не можем, конечно, предотвратить уже совершившиеся войны, эпидемии и прочие бедствия, но мы хотим попробовать внести в историю, в уже прошедшие века, дополнительный импульс, толчок, имея в виду только одно — научно-технический прогресс. Зная, какие научные открытия были совершены через сто, двести и триста лет после вас, дорогой Диффенбах, мы решили сообщить об этих открытиям вам, чтобы совершить их могли вы. А это, в свою очередь, приведет к мощному развитию науки…
Раумер сделал паузу. Он определенно хотел посмотреть, какой эффект произвели его слова. Теперь они глядели друг другу прямо в глаза, и Диффенбах почувствовал, что начинает верить пришельцу… Так, значит, все это правда? И можно узнать уже вот сейчас, какие открытия ждут мир через триста лет?… Потрясающе!
Невероятно! Но что может быть заманчивей…
За окном, вдалеке, пробили часы на городской ратуше. А затем где-то совсем близко послышался легкий треск — должно быть, обломилась ветка дерева.
— Прошу вас, заприте дверь, — понизив голос, быстро проговорил Раумер.
Диффенбах поднялся, подошел к двери и двумя руками сдвинул тяжелый чугунный засов.
— Благодарю… — прошептал Раумер.
Сел на плетеный стул и потер пальцами виски.
— Я ведь смогу вернуться домой, в будущее, при одном условии: если меня тут не убьют.
Диффенбах щипцами снял нагар с фитиля и бросил щипцы в угол. Сказал:
— Если вы из двадцать первого века и вам известно мое имя, вам должна быть известна и моя судьба.
— К сожалению, нет, — ответил Раумер. — Совершенно честно, не знаю. И никто не знает. Историкам ваше имя известно, главным образом, по сохранившимся запискам монаха Себастьяна из Санкт- Галленского монастыря…
— Но что может рассказать обо мне Себастьян! — воскликнул Диффенбах. — Он провел со мной один-единственный вечер, когда забрел ко мне сюда по дороге во Францию. Мы выпили рейнского вина, потом я толковал ему о философском камне… По-моему, он ничего не понял.
— Однако историки изучили его записки и смогли сделать определенный вывод: вы, Диффенбах, оказались наименее консервативным среди ученых своего времени. И наиболее подготовленным к восприятию новых научных идей. Поэтому для нашего исторического эксперимента мы выбрали вас и эту вашу башню — ей удастся уцелеть до двадцать первого века, представьте!
— Но почему… Почему выбрали для встречи со мной именно этот год?
— Мы выбрали год по возможности более поздний, считая, что с возрастом у вас должно прибавиться мудрости и знаний. Нам удалось установить, что в этом году вы еще работали здесь, в башне, но мы не
