— Я не знаю, о чем вы говорите, но в обвинительном заключении сказано, что в день новолуния она играла с черной кошкой.
— Но разве можно таким невинным поступком вызвать засуху? — воскликнул Бол.
— Инквизиция считает, что именно таким образом колдуньи и вызывают засуху.
— Это же немыслимое невежество, смешанное с крайней степенью жестокости! Как можно лишать жизни молодое мыслящее существо, да еще таким мучительным образом и по такому нелепому обвинению. Я сам обращусь в суд и объясню его членам недопустимость для разумных существ этого приговора!
— Вряд ли вас кто-нибудь будет слушать. Мне кажется, даже если все члены роты знали бы, что игра с черной кошкой не может вызвать засухи, они все равно не изменили бы своего решения.
— Вы хотите сказать, что судьи умышленно лишают жизни невинное мыслящее существо?! Но с какой целью?
— Видите ли, засуха — это, в первую очередь, беда для народа. Люди же всегда пытаются найти причину или виновника своих бед. Чтобы они долго не искали и, чего доброго, не нашли виновников в другом месте, им подсовывают мнимого виновника, а на деле неугодного для себя человека, от которого хотят избавиться.
— А почему от этой девушки хотят избавиться? — спросил Бол.
— По многим причинам. Во-первых, она сирота, кроме того, мать ее исповедовала другую религию, во-вторых, девочка не в меру умна, что, по мнению судей, само по себе недопустимо. Самое же главное ее преступление заключается в том, что она сочиняла и рассказывала еретические сказки, в которых все люди счастливы.
— По всем заложенным во мне законам робототехники я должен спасти эту девочку! — воскликнул Бол.
— Только не делайте этого силой, — заметил Пул, — этим вы ее не спасете, а в лучшем случае лишь отсрочите ее гибель и вдобавок навлечете на себя кучу бед.
— При теперешнем развитии Эмины здесь со мной ничего сделать не смогут, — улыбаясь, громко произнес Бол. — Разве я нечаянно упаду с высоты в несколько метров, и у меня может повредиться источник энергии.
Но и в этом случае я не погибну, а только потеряю силу, так как буду существовать на слабом, аварийном источнике.
В это время Пул заметил, что у неплотно прикрытой двери библиотеки кто-то стоит. Он дал знак Болу, и разговор они закончили в дальнем углу зала.
После полудня, когда зной начал спадать, за стеной крепости, окруженной глубоким рвом, на большой поляне с выжженной солнцем желтой травой появились люди. Они суетились у кострища, в центре которого стоял огромный деревянный крест.
Палач в надетом на голову черном капюшоне деловито подправил солому и сухую лучину для разжигания костра, затем потряс крест, проверяя его крепость.
Убедившись, что все сделано как нужно, он скрестил руки на груди и замер в ожидании жертвы.
Поляна постепенно заполнялась людьми. Вначале появились простолюдины. Они разместились подальше от места казни и судачили вполголоса. Затем подошли более состоятельные поселяне, занявшие места поближе. Еще ближе расположились служители церкви, гемены и дамы.
Медленные низкие удары колокола возвестили, что та, которой суждено было сегодня расстаться с жизнью, начала свой последний путь.
В воротах крепости показалась повозка, на которой сидела молоденькая девушка с распущенными волосами и зажженной свечой в руках. Глаза ее были заплаканы, а губы что-то шептали — может быть, молитву, а может, свою последнюю сказку. Впереди повозки шествовали монахи с зажженными свечами, вокруг — солдаты с вынутыми из ножен мечами.
В толпе послышались рыдания женщин и смущенное покашливание мужчин. Задние, пытаясь рассмотреть девушку поближе, напирали на передних. Толпа в конце концов закрыла проезд, и повозка остановилась. Солдаты рукоятками мечей проложили дорогу, и возница довез осужденную к месту казни. Сопровождавший девушку толстый монах слез с повозки и с безучастным видом перекрестил осужденную.
Девушка, шатаясь, поднялась к кресту. Вслед за ней в красной куртке туда же забрался копиист — судебный писарь. Подождав, пока затих шум, запинаясь на каждом слове, он начал читать приговор суда. С трудом добравшись до конца, копиист слез с помоста, оставив палача наедине со своей жертвой. Палач быстро привязал девушку к кресту, затем от свечи одного из монахов зажег факел и повернулся к процектору инквизиции Касиусу, сидевшему на специально выстроенном для него помосте под большим желтым балдахином. На поляне воцарилась тишина, и треск факела воспринимался, как выстрелы мушкетов. Касиус молча кивнул головой. Палач поднес горящий факел к соломе, лежавшей у ног девушки. Неожиданно пламя факела заколебалось, как бы от ветра, а затем погасло. Палач что-то проворчал, видимо от досады за свою оплошность, и снова зажег факел. Хотя воздух был недвижим, он закрыл огонь ладонью, опасаясь внезапного порыва ветра, и начал осторожно подносить факел к соломе. Однако и на этот раз факел вначале задымил, а затем начал угасать. Когда пламя почти погасло, палач, спасая огонь, отдернул руку назад, и факел вспыхнул снова.
В пораженной толпе послышались крики: «Знамение Небожителя Оло! Знамение Небожителя Оло!» Растерявшийся палач, как бы спрашивая совета, вновь повернулся к Касиусу. Касиус что-то сказал слуге, и тот, подойдя к палачу, передал ему приказ. Палач связал вместе сразу три факела, поджег их и резким движением бросил столб пламени в солому. По высушенной зноем соломе неестественно медленно поползли желтые змейки и, немного подымив, исчезли. Лишь слабый дым, поднимавшийся к небу, свидетельствовал, что факелы и солома горели. Невнятный ропот перешел в грохот бури. Солдаты уже не могли сдержать толпу, и она хлынула к месту казни.
Неожиданно около палача, с вытянутой вперед рукой, появился Касиус. Над притихшей толпой прозвучал резкий, властный голос:
— Миряне, теперь вы видите, что она колдунья! Если это знамение Оло, пусть она попросит его пролить дождь на нашу иссохшую землю.
В этот момент Касиус взглянул на чистый, без единого облачка, небосвод, и чуть заметная улыбка искривила его бледное лицо. Прошло несколько минут томительного ожидания, но небо по-прежнему было безучастно к людским делам. В толпе уже слышались возгласы разочарования, когда в ясной голубой синеве над местом казни возникла то ли призрачная дымка, то ли слабый туман. Такие же крохотные клочки тумана появились и в стороне. Соединившись вместе, они превратились в маленькое прозрачное облачко. Облачко росло и стало небольшой тучкой. Тучка потемнела, раздалась вширь. Она нависла над поляной, захватила замок и окружавшие поля. Еще немного — и грозная туча, клубясь и глухо ворча, затянула небосвод. Потемнело. Подул ветер, засверкала молния, послышались раскаты грома, и на землю обрушился небывалой силы ливень. Восторженные крики толпы «Чудо, чудо!» смешались с шумом грозы. Одни плакали, другие крестились, а полураздетые, босоногие ребятишки шлепали по теплым лужам, поднимая тучи брызг. Дождь лил полчаса, но толпа не расходилась. Наконец гроза начала стихать, и три необычные радуги опоясали небо, как бы подводя итог всему случившемуся. Пораженному Касиусу не оставалось ничего другого, как приказать палачу отпустить девушку.
Во время этих событий Сэм сидел на дереве, недалеко от балдахина Касиуса. Промокший, но счастливый, он начал было слезать, но увидел приближавшихся к нему Касиуса и монаха. Сэм не хотел показываться им на глаза, тем более что его дважды вызывал к себе для беседы Сиус, который стремился узнать, каким образом он познакомился с Болом. Увидев церковников, Сэм испугался, а затем притаился и стал слушать.
Говорил Сиус:
— С самого начала он показался мне подозрительным. Такой силой и твердостью, крепче брони, грешное человеческое тело обладать не может. Когда я увидел согнутый наконечник копья, то подумал — Буг попал ему не в шею, а в доспехи. Но потом убедился: Буг не промахнулся.
Касиус взглянул на монаха и молча покачал головой.
