начертан в сердцах».
И вот — ночью совершается жертва…
Через семьсот лет после пророка Иеремии в маленькой комнате собираются двенадцать человек, и совершается жертва. Обычно жертва совершалась с употреблением крови. Кровь была символом жизни. А жизнь принадлежит только Богу. И вот члены собравшегося общества были окропляемы кровью жертвенного животного. Так было издавна у всех народов, вплоть до глубоко первобытных времен, до палеолита. И Моисей, когда заключал завет с народом Бога, окропил всех кровью жертвенного агнца.
А вот в эту ночь, о которой я говорю, которая произошла весной 30-го года первого столетия нашей эры, Иисус Назарянин в окружении двенадцати совершает обряд воспоминания о свободе, которую дарует Бог. И крови здесь нет, а есть чаша с вином и хлебом. И он разламывает этот хлеб и раздает всем и говорит: «Это мое тело». Как жертвенный агнец за людей. И он обносит чашу среди учеников и говорит: «Это Моя кровь, которую Я проливая за вас, это Новый Завет в Моей крови».
Таким образом, в этой священной трапезе, о которой мы с вами говорили, когда касались литургии, Бог и человек соединяются уже не в реальной физической крови, но в символической крови земли, ибо виноградный сок, вино — это есть кровь земли, а хлеб — это есть плод земли, это природа, которая нас кормит, это Бог, который отдает себя людям в жертву. И вот Иисус Назарянин совершает эту жертву.
И с того мгновения, с той священной ночи чаша не перестает возноситься и совершается евхаристия. Во всех направлениях христианства, во всех церквах и даже сектах, всюду этот знак присутствует.
Иногда говорят, что Христос возвестил новую мораль. Да, он сказал: «Заповедь новую даю вам — любите друг друга, как Я возлюбил вас».
И раньше существовала заповедь о любви, и слова «люби ближнего как самого себя» принадлежат Моисею. А Христос придал ей совершенно особое звучание — «как Я возлюбил вас», потому что ради любви к человечеству он остался с нами на грязной, кровавой и грешной земле — только чтобы быть с нами рядом. То есть его любовь стала любовью самоотдающей, и поэтому он говорит: «Кто хочет за мной идти, тот пусть отвергнет себя». То есть своей самости, — не своей личности, отнюдь, личность — святое, а своего ложного самоутверждения, самости. Отдаст себя, возьмет свой крест, то есть свое служение, в страдании и в радости, — и тогда за мной идет.
Христос призывает человека к осуществлению божественного идеала. Только близорукие люди могут воображать, что христианство уже было, что оно состоялось — в тринадцатом ли веке, в четвертом ли веке или еще когда-то. Оно сделало лишь первые, я бы сказал, робкие шаги в истории человеческого рода. Многие слова Христа нам до сих пор непостижимы, потому что мы еще неандертальцы духа и нравственности, потому что евангельская стрела нацелена в вечность, потому что история христианства только начинается, и то, что было раньше, то, что мы сейчас исторически называем историей христианства, — это наполовину неумелые и неудачные попытки реализовать его.
Вы скажете: ну а как же — у нас были такие великие мастера, как неведомые иконописцы, Андрей Рублев, и т. д.!
Да, конечно, были и великие святые. Это были предтечи. Они шли на фоне черного моря грязи, крови и слез. Очевидно, это главное, что хотел (а может, и не хотел, невольно так получилось) показать Тарковский в своем фильме «Андрей Рублев». Вы подумаете, на каком фоне создалось это нежнейшее, феерическое, божественное видение Троицы! То, что изображено в этом фильме, было правдой. Война, пытки, предательства, насилие, пожары, дикость. На этом фоне человек, не просвещенный Богом, мог создавать только «Капричос», какие создавал Гойя. А Рублев создал божественное видение. Значит, он черпал это не из действительности, которая была вокруг него, а из духовного мира.
Христианство — не новая этика, а новая жизнь. Новая жизнь, которая приводит человека в непосредственное соприкосновение с Богом, — это новый союз, новый завет.
И в чем же тут тайна? Как понять — почему, как магнитом, человечество притягивает к личности Иисуса Христа, хотя он пришел в мир уничиженный, и не было в нем ни таинственности индийских мудрецов, ни поэтической экзотики восточной философии?
Все, что он говорил, было просто, ясно. Даже примеры его притч были взяты из обыденной жизни.
Это тайна, которую он раскрывает в коротких словах, мы их слышим в Евангелии от Иоанна. Филипп говорит: «Покажи нам Отца, Отца всяческих». Тот, кого греки называли Архэ, Первоначало, где он? И Иисус отвечает — как не отвечал ни один философ на земле: «Сколько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Кто видел Меня, тот видел и Отца». Такие слова он говорил не раз, и многие люди поворачивались к нему спиной и в негодовании уходили, потому что это был всегда — вызов. Надо было понять особую тайну. Никогда Христос не формулировал эту тайну прямо. Он только спрашивал людей: «За кого Меня принимают? За пророка, за воскресшего Иоанна Крестителя? А вы?» «Ты Помазанник, Царь, Мессия, Сын Бога живого». Здесь должен открыться какой-то внутренний опыт. И он это спрашивает до сих пор, спрашивает каждого, потому что это говорит Бог человеческими устами. Иисус Христос — это человеческий лик Бесконечного, Неизъяснимого, Необъятного, Неисповедимого, Безымянного. И прав был Лао-цзы, когда говорил, что имя, которое мы не произносим, и есть вечное имя. Да. Безымянного и Непостижимого. А тут он становится не только называемый по имени, даже называемый человеческим именем. Тот, кто несет вместе с нами тяготы жизни.
Вот в этом центр и ось христианства.
Когда мы от Евангелия переходим к Деяниям и Посланиям, мы должны обратить внимание на вторую личность Нового Завета. Как говорил один французский ученый, Новый Завет состоит из двух биографий: Иисуса Христа и его последователя Савла Тарсянина — апостола Павла.
Разумеется, любой из вас, переходя от Евангелия к посланиям Павла, будто попадает с неба на землю. Хотя Павел во многом превосходил евангелистов. Это был человек огромного таланта, духовной мощи, образования. Этот человек создал личностные произведения. Его послания — это вещи, написанные кровью сердца. Но сравнить их все равно с Евангелиями трудно. Потому что Евангелия отражают не столько литературный дар апостолов-евангелистов, сколько тот Образец, который они видели перед собой. И если апостол Павел перед нами — это только человек, то Христос есть откровение Божие.
Но чем важен для нас апостол Павел? Почему Церковь поставила его рядом с Христом в Новом Завете? Почему большая часть посланий — четырнадцать — написаны от его имени? Почему в Деяниях апостольских его биография занимает львиную долю?
В том-то и дело, что апостол Павел, очевидно, никогда не видел лица Иисусова во время его земной жизни. Хотя есть исторические гипотезы, что они могли пересекаться в Иерусалиме. (Сам он родился в первых годах нашей эры в Малой Азии, но в Иерусалиме учился, тогда мог видеть Иисуса.) Но все-таки достоверно будет считать, что он его не видел никогда.
Я думаю, что это-то и привлекает Церковь к его личности. Ибо мы — тоже не видели этого Лица. Но Христос явился Павлу с такой достоверностью, которая значительно превосходит любое соприкосновение внешнее.
Внешне Христа видели и его враги, и книжники, и фарисеи, и Пилат. Но это не спасло их.
Павел тоже был врагом, но Христос его остановил на дороге в Дамаск и призвал стать апостолом. Это событие изменило не только его судьбу, но и судьбу всей ранней Церкви: потому что Павел стал одним из тех, кто понес Евангелие из Сирии и Палестины по широкому миру. Его называли апостолом народов, или апостолом язычников.
Воспитанный в иудействе, он прекрасно знал ту истину, что с Богом слиться невозможно, что человек Востока, который думает, что он, переживая экстаз, уже слился с Абсолютом, — находиться в заблуждении. Он лишь соприкасается этому, ибо в недрах Божества кипит вечный огонь, который все растворяет в себе. Между Творцом и тварью лежит бездна — как между абсолютным и условным, ее нельзя перепрыгнуть ни логически, ни бытийственно.
Но есть мост, который перекинут над этой бездной. И почувствовал этот мост сам Павел. Потому что он увидел Христа и внутренне с ним соединился, бесконечной любовью был к нему прикован: так, что ему казалось, что он носит раны Христовы на себе, что он с ним вместе на кресте умирал и с ним воскрес. Он так и говорит: «Уже не я живу, но живет во мне Христос. Вместе с Ним я умер, и вместе с Ним я восстаю к жизни». Если с Богом нельзя слиться, то с Богочеловеком можно, ибо он принадлежит одновременно двум мирам: нашему и запредельному.
И на этом построен весь путь христианских мистиков, от Павла до сегодняшнего дня.
