Он-то и представил докладную записку, затрагивающую университетский вопрос в Германии. В мемуаре Стурдзы рекомендовались отнятие всех университетских старинных вольностей и низведение студентов на уровень строго опекаемых гимназистов. Одна копия этого тайного доклада попала в Париж и была там обнародована. Бешеная ярость охватила и без того раздраженное студенчество Германии. Студенты командировали двух из своей среды вызвать на дуэль Стурдзу, который от дуэли отказался и быстро исчез из Германии; тогда гнев обратился на Коцебу, заявившего сочувственно, что идеи Стурдзы разделяет и сам император Александр. И действительно, император Александр раздавал сам экземпляры этого произведения Стурдзы членам Аахенского конгресса.
Коцебу, о котором было известно, что он в переписке с русским правительством, получил столько угроз и неприятностей, что переселился в Мангейм из Иены. Ненависть к нему, давно уже существовавшая, разгорелась ярким пламенем. Впрочем, помимо Стурдзы, Коцебу и других отдельных лиц, боровшихся против нового духа в университетах, вся меттерниховская система явно торжествовала на всех позициях, по всей линии общественной жизни и вносила все больше и больше злобы и отчаяния.
23 марта 1819 г. в квартиру Коцебу явился молодой человек, который, пожелав увидеть хозяина дома, начал разговор с ним и, вдруг выхватив кинжал, вонзил его в горло своему собеседнику. Коцебу был убит на месте. Когда маленький сын Коцебу бросился к трупу отца, молодой человек ударил себя самого кинжалом, но был схвачен раньше, чем успел другим ударом с собой покончить. Это был Карл Занд, один из ближайших учеников Фоллена, студент Иенского университета.
Около трупа Коцебу был найден клочок бумаги, написанный Зандом, где заявлялось между прочим, что Коцебу — «губитель и изменник народа» и что нет более благородного дела, как покончить с ним! Раненый Занд был отвезен в тюрьму. На следствии он вел себя необычайно спокойно и решительно и никакой нити следователям не дал. Поступок свой он непоколебимо до последней минуты считал полезным для Германии и блага немецкого народа.
Известие о смерти Коцебу, по единодушному свидетельству историков того времени, было принято университетской молодежью с бурным восторгом; Занда восхваляли как героя; «даже зрелые мужи, — говорит Трейчке в своей известной «Германской истории», — сравнивали убийцу с Теллем, Брутом, Сцеволой». Даже умеренные слои общества с почти благоговейными похвалами отзывались о Карле Занде. 20 мая 1820 г., после долгого следствия и долгих мучении от раны, Карл Занд был казнен. Пример его нашел подражателей, и вскоре после него студент Ленинг произвел покушение на висбаденского сановника Ибелля, после чего покушавшийся покончил в тюрьме с собой, проглотив для этой цели несколько осколков стекла.
Правящие круги ужаснулись не только этих фактов, не только фанатизма, доведенного до жажды мученичества, но особенно того бесспорного сочувствия, которое проявлялось в широких кругах общества к Занду и Ленингу. Не один только Пушкин воспел Карла Занда в своем «Кинжале», в известной строфе, которую новейший историк декабристов П. Е. Щеголев называет «увлекательной и дразнящей».
В Германии нашлись и поэты, и ораторы, совершенно недвусмысленно восторгавшиеся его поступком. Меттерних решил против этого-то все усиливавшегося общественного настроения бороться нагромождением новых и новых стеснений, запретов и кар. Он сначала преувеличивал
А Меттерних тогда, в эту эпоху 1820—1830-х годов, с той же отличавшей его полицейской близорукостью уже впал в противоположное преувеличение и понял этот данный ему историей перерыв как блестящую и едва ли не окончательную свою победу над «гидрой революции». Но его постигло горькое разочарование.
2
Полицейская реакция давила Пруссию, Австрию и все германские государства в течение 20-х, 30-х и 40-х годов, и ее главный вдохновитель Меттерних, наблюдая временный упадок духа и подавленность среди прогрессивных кругов общества, самодовольно заявлял при всяком удобном случае, что гидра революции сломана, и что безусые мальчишки, учащиеся в университетах, после безобразных своих выходок в 1816– 1819 гг., очевидно, удостоверились в нелепости своих предприятий и перестанут смущать мир и спокойствие добрых граждан. Между тем в Германии и Австрии назревали такие общественные условия, при которых организованный и вдохновляемый Меттернихом произвол неизбежно должен был подвергнуться смертельной опасности. И любопытно, что гроза надвинулась на систему Меттерниха именно тогда, когда он почивал на лаврах, когда былые годы студенческих волнений представлялись австрийскому канцлеру далеким воспоминанием…
К концу 40-х годов в Австрии, Пруссии и остальной Германии промышленность, развиваясь все более и более, выдвинула на сцену рабочий класс, который еще лет за 20 до того никакой политической роли не играл. Этот класс, доведенный нищетой, непосильной работой за слишком малую цену, частой безработицей и голодовками до самой последней крайности, готов был бороться из-за улучшения своей горькой участи, готов был видеть в окружавших его гнете, произволе, наглом презрении ко всем его человеческим правам такие условия, которые нужно сокрушить раньше, нежели думать о мало-мальски успешной борьбе с хозяевами. В свою очередь мелкая, средняя и даже крупная буржуазия объединялись ненавистью к постылому дворянско-полицейскому всевластью и высокомерию; буржуазия не видела для себя никакого выхода из приниженного своего положения, кроме учреждения конституционного строя. Если даже не принимать во внимание крестьянства, явственно желавшего освободиться от помещичьего гнета, то все-таки революционное настроение таких двух классов, как буржуазия и рабочие, классов, временно ставших союзниками в борьбе против неограниченной монархии, это революционное настроение, назревавшее к 1848 г., могло бы всполошить Меттерниха гораздо более, нежели былые студенческие волнения, если бы только не его полицейская близорукость, мешавшая ему разглядеть истинное положение вещей, и если бы не льстивые заверения его чиновников и пресмыкавшихся перед ним подкупленных публицистов, что все обстоит благополучно. Меттерних и служившие ему люди столько лгали окружающим, что эта беспрерывная ложь стала их второй природой, гипнотизировала их самих, и, как часто бывает при неуклонном, систематическом лганье, обман понемногу стал переходить в самообман. Так они жили изо дня в день и дожили до 1848 г.
Пришла весть о февральской революции во Франции, и в Германии и в Австрии началось лихорадочное волнение. Опять-таки самая молодая и чуткая часть общества явилась застрельщиком движения. Венское студенчество с первых же дней марта 1848 г. стало обнаруживать все признаки сильнейшего возбуждения. По отзыву всех историков мартовских событий в Вене, влияние студентов дало
