— Приятно Баха слушать это снова на фортепиано. А то его ныне на все электронные и прочие инструменты перелагают — и хорошо звучит все равно. Он же не придавал значения тембру, как другие, новые.
— Что значит абсолютная музыка = душа, независимая от тела: в любой наряд и плоть облеки — будет божественна.
Инвариант. Как христианство (о чем ты выше). Как и тебе быть-существовать: инвариантно к преобразованиям шершавой кожи мира.
— А как твои дети относятся к событиям? — Инна меня.
— Да как и зачем? Лариса занята своими задачами в живописи. Настя — любовию и отношениями с мужем и помогает Маме с Федоровым. В Абсолютном пребывают — и им заняты; а это шевеление — помеха, оттягивает. Ну, конечно, развлекает, незачем? Есть более существенные занятия…
— Но мы же в мире живем. И тут люди участвуют…
— Да ведь тут-то все в одном направлении — тысячу лет, с Англии. С Хартии вольностей. Пуритане-то сюда уже эту культуру внесли и продолжили триста лет — и шло только расширение и гармонизация разного. А в России четыре тотальные разрушения — и новоначатия — за сто лет! И все пересаживаемся — играть квартет! Слишком много внешне лезущего и соблазнов по- новому рассесться. Будто это так уж и важно!
— А что, ты с самого начала перестройки так полагал?
— Да нет, увлекся вместе со всеми — созерцать, как забивали Быка государства, партии — неуклюжего, огромного. А теперь, когда забили, вижу, что им и в нем мы жили и дышали, и беречь было надо и лечить, а не забить, хамски хохоча и надругива- ясь, — и начинать строить нового уродца… Что тебе Бах лучше играется при бесхолестерольной пище и при компьютерах кругом, нежели в Одессе иль в Москве при «застое»?
Итак, спокойно, мой друг, Га-ЧЕВ! Мой «ШЕФ». Илья — твой «шеф»? Генерал-аншеф?
Прошелся утром по улочкам зеленым Нью-Йорка — представь! и вот ввел себя в РИТМ свой.
Вчера, когда мимо кладбища проехали, я перекрестился, увидя кресты, и Суконик меня:
— Ты что — ВЕРУЕШЬ?
— Ну — кладбище, воздать, знак опамятования — это крещение.
— Нет, ты скажи: веруешь или нет? Если да — то ведь целиком надо: со Вторым пришествием и проч.
Я рассердился:
— Почему «надо» и «целиком»? Всякий символ Веры — рационализация религии. Я человек религиозный — в смысле восхищения Бытием сверх меня. А какие там уставы мне попредписа- ли — это ихнее дело учено-богословское, синагогальное. А мне достаточно просто — ЛЮБИТЬ! А их уставы — просто в некую помощь. Так что у каждого человека — свой вариант религии и образа Бога.
— Ну, это не ВЕРА. Это — эстетическое отношение…
— Да нет, и этическое. Когда зачую себя в страдании или вине, тогда душа заплачет и закается — и Христос помогает.
— «Эстетик» и «этик» — это я в смысле Кьеркегора.
— «Эстетик» более христианок. Эстетик — любит. Этик — судит.
Вон Суконики Баха с утра — Мессу крутят. Как звучит чисто! Здесь, в отлаженном мире быта, способнее своим делом заниматься и совершенствоваться и не замечать внешнего. Правда, и здесь Мир ЛЕЗЕТ, но соблазняя сластью новой: удобством или продуктом, впутывая в себя, и на него работать и деньги для новой утехи зарабатывать. У нас же мир жуток и неуклюж — весь нелеп и мучает своими шевелениями-перетасовками — этого животного, нелепо скроенного, — и снова его перешивать! Новые лоскутья тасовать…
Да, профессионалами и совершенствами быть тут способнее. Если мир тебя признает и оценит… А если нет — как тебя бы, конечно, нелепого утописта-нарциссиста, — то пришлось бы бегать искать работу…
Когда вчера в магазин за овощами-фруктами заехали, и все ломится, и кругом мирная сладкая жизнь, — во мне вздымалась злоба плебея: все это — на бедности несчастных, как мы. Или в Африке, Азии и везде… Хотя и везде своим порядком живут. Это лишь мы такие нелепые и глупые — все перестраиваемся.
И опять это МЫ навязывается.
На столе (Иннина дня рождения) были — семга, брынза козья, маслины, яйца под майонезом, язык, помидоры-огурцы, икра баклажанная, сыры, ветчины-салями, соусы, суп, торт, шампанское, вино, виски, чай, салаты…
И я нашими оттуда глазами на все это смотрел.
Но ведь и у нас почти такое же было в «застой» — чуть хуже, но ведь могли пировать и застолья делать.
Обожравшися я всего — и с утра: сыр, ветчину, торт. Где моя кукуруза и яблочки — в Миддлтауне, здоровая пища, бедная? Осталась кошелка кукурузы — будут там смеяться надо мной Присцилла и Дубровка, что в мой апартамент вселяется: вон, оказывается, чем Гачев-жмот питался!
Откинулся — смотрю: рояль, пианино, кресла, мебель. Чужой дом, чужой уют.
Ну дай-ка газеты посмотрю — раззадорюсь «Россию» писать…
Нет денег = беда. есть = тоже беда
23.12.91. Мое сладострастье! Начинается! Присесть поутру у окошечка за машиночку — и очухаться, отдуматься на приволье и беззаботье. Волнения во мне мелкие и мыслишки: что делать с восемью тысячами долларов, что вот у меня сейчас есть заработанные? Везти туда — там надо на прожитие, и, может, Ларисе мастерскую или на обмен: нам улучшить жилье — с приплатой. Тогда все надо туда. Но — сомневаюсь, что мы расшевелимся сразу на обмен и поиск квартиры; а где держать деньги? В банке — не выдадут. Дома — страшновато: как бабки в кубышке. И как провозить — на таможне чтоб не мигнули, если объявлю — и нас не выследили и?.. «Трэвел-чеки» — выход; но опять же провоз и где держать?..
Другой вариант: раздробить сумму — оставить тут часть у Су- коника: мне на книгу тысчонку, может; потом Светлана приедет в следующем году — и я, может. Значит, тысячи две у Суконика оставить. Или три? Димка вообще звонил вчера и говорит: с собой 500–800, а прочее чтоб Суконик ему в швейцарский банк перевел. Но ведь не докличешься его, коли надо будет: всегда он найдет предлог, что лучше у него держать. Да и через кого — переправлять будет? Суконики надежнее. Или три и даже четыре у него оставить? В сущности, сколько мне надо сразу туда? Чтоб год этот и другой пережить? Д^е-три. Если затеем что с квартирой — тогда дадим сигнал — переведут…
А с другой стороны — связываться? Проситься? Каких-то им людей искать? А у меня дома что делать двум тысячам, что пяти, — один хрен, одна опасность. Так что оставлю-ка 2 у Суконика — как резерв, а на тысячу куплю и провезу, на 5 тысяч — трэвел-чеков.
Да, так, пожалуй, надо поступить.
Вчера тут, у Инны, на день рождения Яновы приходили: он — политолог-историк, с моделями насчет России. Жена его, Лида, тоже говорит: с детьми в денежные счеты входить — только портить отношения. Как Димка ни хорош, но ведь не проявлял интереса к сестрам и мне эти годы, уже трудные. Мог бы и Насте на полеты в Мексику долларов подкинуть: знал, что там бедные, и мы…
Алик Суконик ликует: «Оказывается, ты — трус! Как мой папочка!» Да, фобия вступила: что таможенник мигнет через барьер своему человечку, те выследят — и придут грабить-уби- вать… Навлеку беду на себя и семью — жидким нашим «богатством».
Естественно, о Союзе и России говорили.
— Ну, теперь русские узнают, что такое быть меньшинством — на других землях-странах: судьбу еврейства испытают. Поплатятся теперь!..
Видно, с детства унижение помнится. Мне же, с женой русской и детьми, — жалко и
