Если организм отключается от переживания невыносимой боли, то это требует какого?то механизма, позволяющего скрывать и подавлять первичную боль. Функцию такого механизхма и выполняет невроз. Он отвлекает пациента от боли и внушает ему надежду — то есть, показывает ему, что он может сделать,
чтобы удовлетворить свои потребности. Поскольку у невротика есть такие настоятельные, но не удовлетворенные потребности, постольку его восприятие и понимание должны быть отчуждены от реальности.
Концепция блокады боли очень важна для моей гипотезы, так как я считаю, что чувствование это единый, тотальный процесс, вовлекающий весь организм в целом, и когда мы блокируем такое критически важное чувство, как ощущение, как первичная боль, мы вообще лишаем себя способности чувствовать что бы то ни было.
Упоминание о резервуаре боли в организме невротика — это не просто метафора для более наглядного представления; очень часто пациенты сами описывают свое состояние, прибегая именно к ней в той или иной форме (они говорят, что носят в себе ядовитый бак со страданием). Например, каждый раз, когда папа бьет ребенка, у последнего возникает следующее чувство: «Папа, пожалуйста, будь со мной ласковым! Пожалуйста, не пугай меня так сильно!» Но ребенок не говорит этого по целому ряду причин. Обычно он так поглощен своей борьбой, что и не осознает своих чувств, но если бы даже и осознавал, то такая честность и искренность («Ты пугаешь меня, папа!») могла бы показаться родителю такой угрозой, что он удвоил бы наказания. Поэтому ребенок выражает то, что он не может сказать, своим поведением — приобретая опыт, он становится более примирительным, менее назойливым и более вежливым.
Первичная боль накапливается постепенно, укладываясь слоями и порождая напряжение, которое требует разрядки. Такая разрядка может произойти только в том случае, если удастся соединить напряжение с обусловившей его причиной. Каждый инцидент надо пережить заново и связать его с перенесенной болью, но необходимо снова почувствовать ощущение, общее
всем прошлым переживаниям. В приведенном выше случае, когда заново познаваемое чувство связывается с отцом, пациента буквально захлестывает одно воспоминание за другим (из резервуара, где они хранились) о тех моментах, когда отец пугал его. Этот феномен свидетельствует в пользу действительного существования ключевых первичных сцен, которые представляют множество переживаний, каждое из которых связано с центральным, основным чувством. Процесс первичной психотерапии — это опустошение резервуара первичной боли. Когда емкость становится пустой, я считаю, что пациент стал реальной личностью и выздоровел.
Подавление и вытеснение первичной боли определяются потребностью в выживании. Маленький ребенок сделает все, что угодно, лишь бы только угодить своим родителям. Один пациент очень красочно рассказывал об этом феномене: «Я сделался чужим самому себе. Я попросту убил маленького Джимми, потому что он был грубым и диким озорником, а они хотели ребенка кроткого и нежного. Я избавился от маленького Джимми, чтобы выжить с моими сумасшедшими родителями. Я убил своего лучшего друга. Это был отвратительный поступок, но у меня не было иного выбора».
Поскольку мы рождаемся на свет цельными людьми» то наше реальное «я» будет постоянно пытаться пробиться на поверхность сознания и произвести необходимые ментальные связи. Если бы не было такой прирожденной потребности в цельности, то реальное «я» могло быть отчужденным навсегда; оно бы спокойно лежало на дне нашего подсознания и не пыталось бы вмешаться в поведение. Невроз возникает из потребности снова стать цельной личностью, потребности обрести естественное «я», естественное осознание истинной собственной личности. Нереальное «я» это барьер на пути к выздоровлению, враг, которого надо во что бы то ни стало уничтожить.
От психотерапевта требуется немало умения и усилий для того, чтобы на сеансах первичной терапии заставить пациента и его организм снова испытать ту забытую раннюю первичную боль. Неважно, насколько сильно пациент стремится выздороветь, он все равно всегда проявляет сопротивление, не желая ощущать заново болезненные чувства. Действительно, многие
пациенты боятся «сойти с ума», когда оказываются на грани повторного ощущения первичной боли.
Для наших целей основным признаком, главным аспектом первичной боли является то, что упакованная в глубинах сознания, она вечно остается нетронутой, первозданной и такой же интенсивной, какой она была в момент своего возникновения. Она остается незатронутой жизненными обстоятельствами и личным опытом пациента, каким бы он ни был. Сорокапятилетние пациенты ощущают эту раннюю боль и обиду с поразительной интенсивностью, словно они переживают их — сорок с лишним лет спустя после того как они были причинены — в первый раз; и мне представляется, что так оно и есть. Эта боль никогда не переживается в своем полном объеме; она обрывается и загоняется в подсознание очень быстро, и никогда не ощущается целиком. Но первичная боль весьма терпелива. Она изводит нас и окольными путями каждый день напоминает нам о своем существовании. В полный голос она требует своего освобождения весьма редко.
Чаще эта боль вплетается в ткань личности и поэтому перестает ощущаться и не распознается. Невротический механизм вытесняет боль.
Это происходит автоматически, так как боль в любом случае должна найти выход— осознанный или нет. Освобождение может явиться в форме приклеенной к лицу улыбки, которая словно говорит: «Будьте со мной милы», или принимать форму физического недуга который взывает к окружающим: «Позаботьтесь обо мне». Освобождение может проявиться громогласным и бесцеремонным поведением, или, наоборот, большой приспособленностью к общественной деятельности — и все это только для того, чтобы сказать во весь голос: «Обрати же на меня внимание, папочка!» Неважно, какого положения добился человек в своей жизни, неважно, насколько серьезна и «зрела» его защита — если слегка поскрести эту внешнюю оболочку, то под ней всегда можно найти обиженного ребенка.
никакой подход, предусматривающий расчленение этого единства, не может быть успешным. Диетические клиники, клиники речевой терапии и даже психотерапевтические клиники являются учреждениями, в которых из общей картины вычленяют отдельные симптомы и пытаются воздействовать на них в отрыве от целостного организма. Невроз не является ни ментальным, ни эмоциональным расстройством — он и то, и другое. Для того, чтобы снова обрести цельность, надо почувствовать и распознать расщепление и испустить крик воссоединения, который восстановит единство личности. Чем интенсивнее ощущает пациент расщепление, тем интенсивнее и глубже переживание воссоединения расщепленных частей сознания.
Первичная гипотеза утверждает, что все наши нынешние страдания — чрезмерные или не имеющие отношения к реальности, составляют первичный пул боли. Само существование этого пула заставляет неприятные чувства долго удерживаться в сознании после того, как человеку нанесли мелкую обиду или сделали тривиальное замечание.
Вероятно, все мы знаем злобных или боязливых людей, людей, которые, каждое утро просыпаются объятые гневом или страхом, как накануне, без всякой видимой причины. Откуда ежедневно берутся эти чувства? Полагаю, что они, словно черти из табакерки, выскакивают из первичного резервуара.
Все, что разрывает защитный покров нереальности, открывает выход первичной боли, и она поднимается на уровень сознания. Например, одной пациентке, которой никогда в жизни не удавалось угодить матери, друг однажды шутя сказал, что ее чудесные голубые глаза не гармонируют с черными, как вороново крыло, волосами. Это, очевидно, не стоящее и ломаного гроша, замечание, возбудило чувство отверженности, и она не смогла остановить поток этого чувства, хотя «умом» понимала, что друг вовсе не желал ее обидеть. Обсуждение этой текущей ситуации я использовал как средство добраться до ее
