Москву для неофициальных бесед Роберта Кеннеди. Хрущев ответил согласием. Одновременно договорились о приезде Аджубея в Вашингтон, что и было вскоре осуществлено.
Однако поездка Р.Кеннеди все откладывалась самими же американцами. Наконец, в середине января президент сообщил Хрущеву, что он сожалеет по поводу просочившихся в американскую прессу сообщений насчет негласно готовящейся поездки Роберта в Москву, что породило различные измышления политических противников. Президент Кеннеди решил поэтому пока отложить такую поездку, но не снимал принципиальную договоренность о самой поездке.
Как известно, брату президента так и не удалось побывать в СССР, хотя вопрос о поездке поднимался еще несколько раз.
Тем временем Белый дом поставил вопрос о неофициальной поездке в Москву Сэлинджера, пресс- секретаря президента и близкого ему человека. Я помог организовать эту поездку в начале мая. Сэлинджер перечислил мне тех лиц в ближайшем окружении президента, с которыми полезно установить деловые связи. Он, в частности, рекомендовал мне встречаться с помощником президента Банди, единственным человеком в Белом доме, который читал основные телеграммы всех послов и ежедневно обсуждал вдвоем с президентом важнейшие вопросы внешней политики США. Раск также имел неограниченный доступ к президенту, но большой объем работы в госдепартаменте не позволял ему в отличие от Банди так часто встречаться с президентом.
Человеком номер 2 по близости к президенту Сэлинджер назвал Соренсена, но он в меньшей степени занимался вопросами внешней политики, а больше — писанием речей для президента и внутренней проблематикой.
3 мая президент устроил в Белом доме большой прием в честь дипломатического корпуса. Это всегда считалось значительным событием в политической жизни Вашингтона. К тому же чета Кеннеди любила и умела устраивать такие приемы, как говорится, по „высшему классу'.
На этом приеме президент подвел ко мне своего брата Роберта, представив его в шутку как „специалиста по конфиденциальным контактам с Советским Союзом', с которым мне „следует поближе познакомиться'. В том же духе я ответил президенту, что обязательно учту его совет.
Через неделю Роберт Кеннеди пригласил меня с женой „на семейный обед'. Он явно хотел установить неформальные личные отношения. Обед прошел в непринужденной обстановке в красивом просторном особняке в богатом пригороде Вашингтона — Маклейне. Политические вопросы практически не обсуждались.
Когда мы рассказали, что сотрудники нашего посольства, выезжая на пикник, обычно жарят рыбу, пойманную ими в реке Потомак, то жена Кеннеди пришла в ужас. Она сказала, что вода в реке загрязнена и не рекомендуется поэтому есть выловленную там рыбу. Поскольку в этот день сотрудники посольства устроили себе пикник, то я срочно позвонил в посольство, чтобы предупредить об отравленной рыбе. Мне ответили, что рыба уже съедена, она оказалась вкусной, никто не заболел и все довольные вернулись с прогулки.
С этого обеда началось мое личное знакомство с Робертом Кеннеди. Человек он был сложный, противоречивый. В отличие от своего старшего брата Роберт спорил по всем возникавшим международным вопросам и нередко попадал в тупик, отстаивая свои позиции без должного знания дела. Часто горячился и в эти моменты бывал грубоват и неприятен в общении. Впрочем, когда он получал отпор, то обычно несколько сдерживал себя. Проблемы внешней политики он не знал детально, но, видимо, считал себя знатоком в этих вопросах, что порой осложняло разговор с ним, особенно когда он говорил от имени президента. А к последнему он, судя по всему, был действительно очень близок. В этом была главная ценность этого канала связи.
Я стремился по мере возможности, использовать это важное обстоятельство. Таким путем не только поступала важная информация, но и можно было напрямик, иногда без дипломатии, сказать Роберту, как бы увлекшись спором с ним, то, что не всегда было удобно говорить в более официальных деловых встречах с учтивым и вежливым президентом. Несомненно, и Дж. Кеннеди сам использовал брата, чтобы зондировать мнение советского посла. Приходилось учитывать и это.
Возникают проблемы
В середине мая в привычный круг вопросов наших отношений с США (германский и прекращение ядерных испытаний) ворвалась Юго-Восточная Азия. При Кеннеди этот район не стал еще источником постоянных раздражений в советско-американских отношениях, как это было при Джонсоне, Никсоне и Форде.
Москва не имела особых интересов в этом районе, в частности в Лаосе, где тогда шла гражданская война, в которую она не была вовлечена. Создалась редкая ситуация, когда и США, и СССР были согласны в том, что общим интересам отвечал бы нейтралитет Лаоса. Это констатировали и Кеннеди и Хрущев еще в 1961 году при их встрече в Вене.
Летом 1962 года шел конфиденциальный диалог между Кеннеди и Хрущевым по этому вопросу, проходивший в доброжелательном духе.
В середине июля Громыко и Раск участвовали в совместном подписании в Женеве документов по Лаосу. Это было хорошим, хотя, к сожалению, и редким примером возможного сотрудничества наших стран. Лаос, однако, время от времени все же всплывал на неспокойную поверхность событий в Юго-Восточной Азии.
Тем временем в наших отношениях по-прежнему доминировали германский и берлинский вопросы. Я постоянно обсуждал их с госсекретарем Раском (равно как и посол Томпсон в Москве).
Раск ввел в практику раз в две-три недели встречаться со мной вдвоем в субботу в сугубо неофициальной обстановке, „сняв галстуки и за стаканом виски' для непринужденного обсуждения любых вопросов. Встречи были и в госдепартаменте, у него дома, на яхте или у меня дома. Они были очень полезными для лучшего понимания позиций сторон по разным вопросам. Но по германскому вопросу и Западному Берлину возник тупик. Аргументы и контраргументы стали звучать заученно и стандартно. Как- то Раск в шутливой форме предложил сберечь время при обсуждении этих проблем. Давайте, сказал он, занумеруем все вопросы и все ответы с обеих сторон. Тогда я, например, буду говорить: „Задаю вопрос номер пять', а Вы будете отвечать: „Ответ номер шесть'. И так далее. Затем вы пишите в Москву развернутый отчет о беседе, а я докладываю о ней президенту.
Конечно, шутка Раска носила дружеский характер, но она отражала серьезность тупиковой ситуации, складывавшейся вокруг Западного Берлина. В этот момент в советско-американский диалог лично включился Хрущев, чтобы усилить давление на президента Кеннеди.
Р.Кеннеди в конфиденциальном порядке заявил Большакову, что президент обеспокоен сообщением посла Томпсона из Москвы о беседе с Хрущевым, в которой обсуждался вопрос о Западном Берлине. Эта беседа, сказал брат президента, содержит „тревожные нотки', напоминающие о возможности нового „берлинского кризиса'. Сообщение Томпсона по серьезности тона похоже на его аналогичное сообщение, которое он прислал в прошлом году накануне встречи в Вене. Р.Кеннеди стремился убедить нас в том, что президент не может изменить свою позицию по Западному Берлину. Он „просто не может этого сделать'. Если это будет понято в Москве, то можно будет договориться по ряду вопросов, взаимно интересующих обе стороны.
Р.Кеннеди в осторожной форме интересовался, не выступает ли кто-либо в Советском правительстве „за решающее столкновение с США, даже если это может повести к большой войне'. Это предположение было решительно отклонено.
На контрвопрос, имеются ли в правительстве США сторонники „столкновений' США с СССР, Р.Кеннеди ответил: в правительстве нет, а среди военных в Пентагоне („но не сам Макнамара') такие люди есть. Недавно военные представили президенту доклад, в котором утверждают, что в настоящее время США превосходит СССР по военной мощи и что в крайнем случае можно пойти на прямую пробу сил с СССР. Но президент более реально оценивает соотношение сил и решительно отвергает какие-либо попытки „не в меру ретивых' сторонников „столкновения' США с СССР навязать администрации Кеннеди свою точку
