Однозначного ответа тут, видимо, нет. Каждый фактор играл какую-то свою роль. По мере затягивания войны, она все более приобретала для него личностный характер, становилась своего рода испытанием. Кто кого: он или Хо Ши Мин? Он или Мао Цзэдун? Такое мне доводилось слышать из уст самого Джонсона. Война становилась его собственной войной.
Одержимость Джонсона лишь способствовала продолжению бессмысленной вьетнамской авантюры, что в конечном счете стоило ему второго президентства. Но, встав на порочный путь, он так и не мог остановиться.
В начале августа произошел так называемый тонкинский инцидент. По утверждению американского командования, 2 и 4 августа северовьетнамские катера атаковали американские военные корабли в районе Тонкинского залива. В ответ, по указанию Белого дома, была произведена бомбардировка объектов на территории ДРВ.
Ханой сразу же квалифицировал весь этот инцидент как американскую провокацию (так было сообщено правительством ДРВ и в Москву).
Президент Джонсон срочно провел через конгресс „Тонкинскую резолюцию', предоставлявшую ему полномочия предпринимать все „необходимые шаги' для „отражения вооруженного нападения' со стороны ДРВ и „защиты свободы' стран-членов СЕАТО. Резолюция была принята единогласно палатой представителей и лишь двумя голосами против (либеральных демократов Морзе и Грюнинга) сенатом.
Я, откровенно говоря, был поражен шовинистическим угаром, который охватил в этот момент Вашингтон, даже тех, кто обычно занимал более либеральные позиции. Официальная пропаганда играла тут решающую роль. Правительство Джонсона получило „благословение' конгресса на развертывание крупномасштабных военных действий в Индокитае, чем оно явно было намерено воспользоваться. Таков был вывод, о котором посольство доложило в Москву.
Интересно отметить, что, проведя задним числом расследование инцидента, сенатский комитет по иностранным делам пришел к выводу в декабре 1967 года, что „тонкинский инцидент' был, скорее всего, спровоцирован самими США. 4 июня 1970 года сенат отменил „Тонкинскую резолюцию' с такой же поспешностью, с какой он содействовал ее принятию шесть лет назад. Как видно, процесс политического прозрения сенаторов продолжался довольно долго. Сенатор Фулбрайт оправдывался в марте 1968 года: „Конгресс и, естественно, я считали в момент принятия этой резолюции, что мы не санкционируем большую войну, а предотвращаем расширение военных действий'.
5 августа поверенному в делах Корниенко было поручено срочно передать президенту Джонсону послание Хрущева в связи с инцидентом. Томпсон, которому было вручено это послание, упорно отстаивал версию американского командования. Знал ли он всю правду? Сомнительно.
„Хотел бы надеяться, — указывалось, в частности, в этом послании, — что с Вашей стороны будут проявлены необходимое хладнокровие и сдержанность, чтобы снять военный накал и прекратить вызывающие действия американских вооруженных сил в районе Тонкинского залива, которые могут повлечь за собой соответствующий ответ другой стороны'.
7 августа Томпсон передал ответ президента Джонсона, который утверждал, что США предприняли лишь минимальные оборонительные действия в ответ на нападение. США не знают, было ли это спровоцировано Пекином или же предпринято северовьетнамцами в попытке вовлечь Пекин в события в этом районе. Все, что СССР может сделать, чтобы удержать северовьетнамцев или Пекин от дальнейших безрассудных действий в этом районе, было бы полезно для дела мира. Вьетнамский конфликт начал постепенно вторгаться в советско-американские отношения.
Отставка Хрущева. Джонсон подтверждает свой курс
Тем временем в Москве происходили драматические события. В октябре 1964 года в результате закулисных интриг в руководстве КПСС был смещен Хрущев. Это был настоящий „дворцовый переворот'. Пленум ЦК КПСС, созванный после того, как вызванного из отпуска Хрущева на президиуме ЦК заставили подать в отставку, был призван лишь утвердить решение и придать ему видимость законности.
К тому времени Хрущев растерял свою популярность из-за того, что вел непоследовательную политику, принимал половинчатые решения. Он разоблачал, критиковал и старался преодолеть сталинизм, но все же не был готов к настоящим реформам, да, по существу, он и не ставил перед собой такой задачи. Он не представлял себе, что возможно что-то другое, помимо системы, основанной на господстве одной партии — КПСС.
Организаторы заговора (Подгорный, Суслов, Брежнев и некоторые другие) не были объединены какими-то общими целями большой политики, единой политической платформой. Руководствовались они, скорее, эгоистическими соображениями, прежде всего стремлением получить или сохранить власть, либо опасениями потерять высокие посты. Во внешней политике они вообще не предлагали каких-либо изменений.
Новые руководители поспешили закрепить и свои международные позиции. Я получил срочное указание встретиться с президентом Джонсоном и объяснить положение дел.
16 октября я посетил президента в Белом доме и сообщил о состоявшемся в Москве пленуме ЦК КПСС, об отставке Хрущева и об избрании Первым секретарем ЦК Брежнева и Председателем Совета Министров Косыгина.
Сказал, в соответствии с поручением, что генеральная линия советской внешней политики, как она определена в решениях XX, XXI и XXII съездов КПСС, остается неизменной и что Советское правительство и в дальнейшем будет неуклонно следовать этому курсу. Дал президенту дополнительные разъяснения, предусмотренные полученными инструкциями. Высказал некоторые свои соображения.
Для Джонсона, как, впрочем, и для всех других, это сообщение было явной неожиданностью. Он сразу же осведомился о судьбе Хрущева. Однако этот интерес, как явствовало, был вызван не столько особыми личными симпатиями к смещенному руководителю (они ведь не встречались друг с другом, только переписывались), а, скорее, естественным любопытством, хотя в целом, по нашим наблюдениям, сам Джонсон считал, что у него установилось известное взаимопонимание с Хрущевым. Он не выразил вместе с тем какого-либо своего отношения к факту ухода Хрущева с политической арены. Джонсона интересовали новые советские лидеры и их будущий курс. Ему при этом импонировало то, что эти лидеры срочно поручили советскому послу лично встретиться с ним и заверить в их желании развивать отношения с президентом. Джонсон выразил свою признательность за этот шаг нового советского руководства и пожелал ему успеха.
Выразив далее свое намерение расширять контакты с новыми руководителями СССР, президент сказал, что хотел бы высказать некоторые соображения, которые он просил довести до их сведения.
Джонсон сказал, что стремится продолжать курс Кеннеди, который делал все, что мог, ради упрочения мира. Соответственно, он надеется, что в Советском Союзе тоже будет сохранена преемственность во внешней политике. Если будет переизбран еще на один срок, то надеется на возможность ослабления напряженности, прогресса в области разоружения и сокращения военной активности. Он хочет ясно сказать: „Мы не хотим похоронить СССР, но, с другой стороны, не хотим быть и сами похороненными' (Джонсон использовал широко известное в США высказывание Хрущева). Президент считает, что нет причин бояться друг друга. Он сам „готов ночевать у советского посла без пистолета' и думает, что и посол не побоялся бы поступить таким же образом. Проблема, однако, сейчас в том, чтобы „убедить и оба наши народа думать также'.
Джонсон уверял, что как президент, он предпочитает удовлетворять насущные нужды своего народа, а не тратить деньги на военные приготовления. Он подчеркнул при этом важность „отхода от застарелых антагонизмов'.
Говоря о необходимости проявления взаимной гибкости, Джонсон вспомнил о кубинском кризисе, сказав, что тогда ни одна из сторон не знала точно, чем все это может кончиться. „Я уходил в те дни из дома, прощаясь с женой и детьми, не будучи уверен, увижу ли их снова'. Но он хотел бы в этой связи подчеркнуть лишь одну мысль: в создавшейся тогда ситуации обе стороны немного уступили друг другу, отойдя от несгибаемых, фиксированных позиций. „Я никогда не сомневался в искренности мирных
