– И да, и нет, – продолжала Тополян. – Целый год тот человек преследовал меня, не решаясь познакомиться. Он был в меня влюблен, безумно влюблен… И порой, когда я в течение нескольких дней не встречала его на улице, в магазине или вагоне метро и не видела его всегда бледного, немного нервного лица, я ловила себя на мысли, что скучаю по нему, начинаю волноваться: не случилось ли чего с моим таинственным преследователем? Я никому не рассказывала о нем. Можно сказать, что этот странный, какой-то нереальный роман был нашей с Глебом тайной. Он даже начал мне сниться.
Теперь Тополян положила на стол вытянутые руки. Свечу она зажала ладонями и неотрывно смотрела на ровное, какое-то даже неестественно ровное пламя. Казалось, она исповедовалась этому огоньку, совершенно позабыв о сидящих напротив подругах, а те ничем не выдавали себя – ни звуком, ни даже вздохом.
– И вот однажды… Как сейчас помню, на мне были розовые расклешенные джинсы и черная водолазка, я остановилась возле газетного ларька. Глеб был рядом, я хоть и не видела его, но точно знала: он где-то тут. За долгие месяцы его слежки за мной я научилась распознавать его присутствие по каким-то едва уловимым признакам: запаху, движению ветра, лицам встречных прохожих. Понимаю, что поверить в это трудно, но между мной и Глебом установилась некая связь. Мне не надо было видеть его, чтобы понять: он рядом. Итак, я остановилась возле газетного киоска. Не скажу, чтобы мне что-то там было нужно… Нет, просто я всем своим существом ощущала, что сегодня, именно сейчас это должно случиться. Я знала, что он подойдет и заговорит. И именно этого я ждала, делая вид, что разглядываю обложку какого-то журнала.
Рассказывая все это, Тополян удивлялась себе: так плавно лилась ее речь, так остро она переживала наполовину выдуманные события. Впрочем, если бы ее сейчас спросили, что в ее рассказе правда, а что – выдумка, вряд ли девушка сумела бы с уверенностью ответить на этот вопрос. Фантазия и реальные события настолько прочно сплелись в неразрывную цепь, что отделить одно от другого просто не представлялось возможным. Ее всю словно бы захлестнула волна вдохновения, на гребнях которой девушка плавно покачивалась, чувствуя себя свободной и неуязвимой. В такие минуты, когда она начинала вдруг самозабвенно сочинять собственную жизнь, Тополян чувствовала себя по-настоящему счастливой.
– Ну и что же? – не выдержала Каркуша, уж больно затянулась на этот раз пауза. Все же надо знать, когда пауза допустима и может длиться сколь угодно долго, а когда слушателям необходимо двигаться по сюжету дальше. – Он подошел к тебе, этот Глеб? Заговорил?
И как ни была Тополян сейчас поглощена творческим процессом, все же она не удержалась и смерила Каркушу презрительным и одновременно покровительственным взглядом.
– Не стоит торопить события, – мягко заметила Светлана. – Мне и так нелегко.
– Извини, – пристыженно опустила глаза Каркуша.
– Да, он подошел именно в ту секунду, когда я и ожидала этого, – сказала, переводя взгляд на огонек свечи, Тополян. Казалось, для того, чтобы продолжить рассказ, ей непременно нужно смотреть на желто-оранжевое, слегка подрагивающее пламя. Будто бы это являлось непременным и обязательным условием: говорить, глядя на огонек свечи. – «Пойдем со мной», – сказал Глеб, и тут я почувствовала, как что-то кольнуло меня в бок. Я опустила глаза: острое лезвие сверкнуло где-то чуть выше моей талии. Нож упирался мне прямо под ребра. Но самое удивительное то, чего я до сих пор не могу понять и теперь уже, наверное, никогда не пойму… Увидев острие ножа, я совершенно не испугалась. Нет, правда-правда! Страх пришел потом, уже гораздо позже. А в ту секунду мной будто кто-то руководил. Я сказала: «Убери нож. Я пойду сама куда скажешь». И он… – Тополян запнулась, быстро подняла глаза, но тут же опустила их, убедившись, что все идет как надо. – Он послушался, он поверил мне, сунул нож в карман и сказал: «Иди вперед!»
На самом деле тогда все происходило гораздо круче, непонятно даже, ради чего Тополян решила сейчас исказить реальные события. В тот день Глеб подбросил ей в сумочку пейджер и то и дело, посылая на него приказания, вел девушку до дверей своей квартиры. Она же, наперекор всему – страху, который ощущала тогда, здравому смыслу, чувству самосохранения, – неукоснительно выполняла все его предписания, пока не оказалась на пороге обшарпанной, с облупившейся краской дверью… В общем-то не было никакого смысла менять пейджер на нож, хоть сам по себе нож, приставленный к ребрам, конечно, опаснее пейджера, подброшенного в сумочку. Но тогда непонятно, почему Тополян «заставила» Глеба так быстро его убрать. Раз уж сочинила про нож, использовала бы тогда его, как говорится, по полной программе, нагоняя тем самым на слушателей страх. Но когда Светлану начинало нести, она уже не могла контролировать себя и по ходу рассказа определять, что из сказанного может произвести на слушателей больший эффект. Все происходило как бы помимо ее воли, и ее собственное выражение «мной как будто кто-то руководил», употребленное, правда, по другому поводу, очень точно передает то состояние, которое сама Тополян называла «поперло». Так вот, нашу Тополян поперло, и куда, к какому берегу прибьют ее волны воспаленного воображения, не мог бы сейчас сказать, пожалуй, никто на свете.
– Я пошла, пошла не оглядываясь, – продолжала, снизив голос до таинственного шепота, Светлана. – Затылком я чувствовала его горячее дыхание. Глеб не отставал от меня ни на шаг. Время от времени он тихо направлял меня, сообщая, куда следует повернуть. Вскоре мы подошли к обшарпанной, построенной, наверное, в шестидесятые годы пятиэтажке. Глеб – впрочем, тогда я еще не знала, что моего похитителя зовут именно так, – за моей спиной набрал код подъезда. Я по-прежнему не оборачивалась. Не потому, что боялась его… Нет, в ту минуту все происходящее казалось мне забавной, хоть и немного опасной игрой. Его квартира располагалась на первом этаже. Он пнул ногой дверь. Она оказалась незапертой. Первое, что я почувствовала, переступив порог, был запах тряпья, годами хранившегося в старинных сундуках… Эта вонь – затхлости, сырости, нафталина и чего-то еще, чему я просто не в силах дать определение, – смешивалась с острым запахом лекарств. Глеб запер дверь на замок, спрятал ключ в карман и зажег свет. Потом долго, наверное минуты три, молча смотрел мне в глаза. Смутившись, я отвела взгляд. «Меня зовут Глеб», – сказал он. Я назвала свое имя, но Глеб сказал, что ему оно давно известно. Затем он сообщил, что следит за мной уже целый год. Я заметила, что знаю об этом. Не скажу, что мое признание сильно удивило его. Наконец, мы шагнули в комнату, и то, что я там увидела… – Тополян закрыла глаза, слегка покачивая головой из стороны в сторону. Казалось, сейчас перед ее внутренним взором проносятся картинки, запечатлевшие события того памятного дня. Девушка открыла глаза и заговорила снова: – На железной кровати у окна лежала груда тряпья. В первую секунду я не обратила на нее никакого внимания, потому что разглядывала другие предметы. Впрочем, почти никакой мебели в комнате не стояло. Внезапно груда тряпья всколыхнулась, из-под нее раздался то ли стон, то ли вопль, а в следующую секунду я, совершенно онемевшая от страха, увидела медленно надвигающуюся на меня тощую старуху. Глаза ее горели безумным огнем, беззубый рот шевелился, силясь что-то сказать. «Кто это?!» – выкрикнула я, прячась за спину Глеба. «Бабушка, – проговорил он. – Я привел ее… Вот она, моя невеста…» Это он ей сказал. Бабка приблизилась ко мне. Ее растрепанные седые, торчащие в разные стороны волосы были похожи на мочалку, блеклые слепые глаза смотрели куда-то сквозь меня. Она протянула ко мне свои скрюченные, дрожащие пальцы и начала шарить ими по моему лицу, шее, плечам…
– Брр! – не выдержала Лу. – Прямо фильм ужасов какой-то! Я бы прямо там, на месте, и отдала б концы!
– Вот именно! – подхватилась Тополян. На этот раз она не возмутилась тем, что ее осмелились перебить. – Ты сейчас в самую точку попала. Помню, тогда я подумала о том же. Я чувствовала себя персонажем ужастика или чужого кошмарного сна.
– Почему чужого? – решила уточнить въедливая Каркуша.
– Ну, не знаю, – пожала плечами Тополян. – Просто ощущение такое.
– Ну чего вы перебиваете все время! – возмутилась Галя Снегирева. – Рассказывай дальше, Свет!
Ира Наумлинская молчала. Она смотрела на Тополян, и той показалось вдруг, что Наумлинскую не слишком-то увлек ее рассказ.
– Может, кому-то скучно, – протянула Тополян, глядя на Иру. – Чего-то я разболталась…
– Нет, что ты! – горячо заверила ее Наумлинская. – Если ты имеешь в виду меня, то мне очень интересно…
– Свет, да ты чего? – Снегирева бросила укоризненный взгляд в сторону Наумлинской. – Кому неинтересно, может выйти. Рассказывай. Смотри. – Она протянула вперед правую руку. – Вон, у меня даже мурашки по коже бегают! Не знаю, я бы, наверное, оттолкнула от себя эту мерзкую старушенцию!
– А я не смогла, – вздохнула Тополян. – Во-первых, меня всю будто льдом сковало, я даже пальцами от ужаса пошевелить не могла. А во-вторых, каким-то шестым чувством я ощущала, что Глеб не позволит обижать бабку. В том, каким голосом он с ней разговаривал, чувствовалась такая любовь… Короче, ощупала она меня всю и проскрипела: «Красивая».
– Она что, слепая была, бабка-то? – решила уточнить Каркуша.
– Понятно же, что слепая, – зашипела на нее Лу Геранмае. – Правда, Свет?
– Да, – подтвердила Тополян.
Ей не нравилось, что девушки начали проявлять активность, пусть даже та и была вызвана интересом к ее рассказу. Приходилось каждый раз настраиваться на нужную волну, а это требовало от Светы определенных усилий.
– Я все расскажу, кто слепой был, а кто глухой, – плохо справляясь с раздражением, сказала она. – Мне действительно тяжело вспоминать обо всем об этом, а тут еще…
– Все, все, – поспешно заверила всех присутствующих Каркуша. – Молчу, как рыба.
4
– В общем, старухе я понравилась, – криво усмехнулась Тополян. – Во всяком случае, после того как она сказала, что я красивая, страх меня немного отпустил. Глеб отвел бабку к кровати, уложил, заботливо укрыл. Он обращался с ней как с чрезвычайно хрупкой и дико дорогой вещью. Потом он подошел к окну, там стоял какой-то черный ящик. Гораздо позже я поняла, что это было на самом деле. Раздался еле слышный щелчок. Вернее, тогда я и вовсе никакого щелчка не услышала. Это после уже, вспоминая и воспроизводя шаг за шагом события того дня, я припомнила тот щелчок… Словом, в следующую секунду откуда-то снизу раздался жалобный писк. Прислушавшись, я поняла, что это котенок мяукает. Глеб казался невозмутимым. Он словно не слышал ничего, а плач между тем становился все громче и жалобней. «Кто там у тебя? – спросила я. – Слышишь, кто-то плачет?» – «А, – махнул рукой Глеб. – Это котенок соседский». Я возразила, ведь звук шел явно откуда-то снизу, а не из-за двери: «Похоже, он где-то тут, совсем рядом, будто бы под полом». – «Так там он и есть, – кивнул Глеб. – В подвал к нам забежал. Вчера еще. Я за картошкой лазил, а он шмыг туда…» Я потребовала, чтобы Глеб немедленно полез в подвал и выпустил несчастного зверька. Тогда я еще не знала, что люк, то есть вход в подвал, находится под ковром. Я думала, чтобы войти в подвал, надо вначале выйти в подъезд. Обычно в таких домах так и бывает. Глеб откинул край ковра, и я увидела прорезанный в полу квадрат. Ручка была снабжена стальным кольцом. С силой потянув за нее, Глеб поднял крышку люка. Котенок орал как ненормальный. Я опустилась на колени, заглянула в темноту и начала звать: «Кис-кис! Маленький! Киса! Кис-кис! Ну где же он?» – обратилась я к Глебу, но обернуться не успела, потому что в следующий миг ощутила сильный толчок в спину. К счастью, падая, я ничего не поломала и даже ушиблась совсем чуть-чуть, потому что земляной пол подвала был устлан толстым слоем соломы. От неожиданности, возмущения и страха я не могла произнести ни слова. Так и сидела, уставившись в темноту, слушая душераздирающий крик котенка. Спустя минуту котенок смолк. Причем произошло это так резко, будто кто-то оборвал его на полуслове или, вернее, «полумяве». Словно кто-то выключил звук. Впрочем, оказалось, так оно и было. Та черная штуковина на подоконнике, к которой подошел Глеб за секунду до того, как из подвала начало доноситься мяуканье,
