Хроники. От хулигана до мечтателя

Впрочем, он редко хвалил кого-то вслух. И вольности допускал лишь в четко очерченных пределах, которые следовало просто почувствовать. Не юлить, не халтурить, работать так, чтобы ни один час не проходил даром. При соблюдении этих условий он давал шанс очень многим; если же нет — летающие стулья на кухне студии безалаберному работнику были обеспечены. В гневе мой продюсер был отнюдь небезобиден.

Показателем потенциала человека было уже то, что Айзеншпис с ним работал. Он безошибочно угадывал скрытые возможности и ресурсы личности — ведь только так открывают новые звезды. Даже если человек — например, я — сам порой не особенно верил в себя, то Айзеншпис верил в него вдвойне, и своей силой он заставлял подниматься с колен. Подобные бодрящие отеческие подзатыльники он мог раздавать одним лишь взглядом.

Личность со сверхэнергетикой. При этом в его биографии было немало тяжелых ситуаций (многие уже обнародованы), несмотря на которые он оставался человеком с большой буквы. И смотрел на жизнь теми же глазами, держа в узде не только себя, но и всю команду. Кстати, о команде. В его окружении не было бесполезных людей — даже самые нелепые экземпляры здесь играли свои нужные роли. Просто так в «Star Production» не задерживались.

Так натаскать и так нацелить на процесс мог только он. Ведь и сегодня, когда его нет, внутри все равно сидят прежние правила, и я повторяю их, порой не желая себе в этом признаться: Айзеншпис сделал бы так-то, он бы вот этой дорогой пошел, а за это он бы поругал — значит, неправильно, значит, надо уходить. Это мой фундамент, и он заложен на совесть, ибо Айзеншпис умел это лучше всех.

C ним можно и нужно было спорить, обязательно следовало отстаивать свою точку зрения. Лучше — по-человечески, эмоционально, хотя это и будоражило его еще больше. Бывали моменты, когда накопившиеся противоречия вынуждали закричать и уйти, чтобы в спокойной обстановке творить под напором собственных идей, не давая продюсеру возможности прессовать себя. В такие дни руководство Айзеншписа ощущалось как гнет бетонной плиты в несколько тонн весом. Но когда накал спадал, все вставало на свои места. Возвращаясь, я понимал, что возвращаюсь в свое гнездо и свою обитель, где за меня по-прежнему болеют, где твердо знают, чего я стою. И тогда все прощалось быстро, без оглядки, не кривя душой. Ну а вообще, я старался сдерживать себя во время споров с Юрием Шмильевичем. У него во время ссор поднимался сахар, так что ругаться с ним было бы подло.

У него было особое чувство юмора. Несмотря на суровость, он любил шутить — иногда грубо, но это всякий раз поднимало настроение и наполняло жизнь нужными эмоциями.

Борис Зосимов, бизнесмен, близкий друг Ю.Ш. Айзеншписа:

Юра — вне конкуренции. Это мега-менеджер. Это черта характера, умение встать в семь утра и с семи утра начать звонить — всем! Я его отучал от этого, у меня год на это ушел. Он мог убедить, что его артист лучший, и вот — ты еще не слушал ни одной его песни, а у тебя уже в подкорке сидело, что появился какой-то гений. Гигантская работоспособность, умение успеть везде и умение сказать в нужное время в нужном месте «да я тебе пасть порву!»...

Билан меня интересовал как продукт — очень качественный продукт для моего канала. Плюс — он оказался просто хорошим парнем. Дима вообще никогда слова поперек не говорил, приезжал — что просили, то и делал, работал. Он мне безумно понравился как человек. у него, конечно, есть своя линия по жизни, было бы смешно, если бы ее не было. Он давно, видимо, знал, кем хочет стать. И он к этому пришел. Я таких людей уважаю, я сам такой.

Сейчас мне очень нравится, как работает Яна. Я с ней практически не общаюсь, но вижу, что происходит. Она достойно подхватила Юркино знамя.

Юра был очень эмоциональным, очень подвижным, для него не было ничего важнее, чем его дело и его сын Миша. Артист для Айзеншписа был его ребенком, вторым сыном. А Диму Юра и вовсе обожал. Может быть, сам Дима этого не знает, но я-то знаю. Айзеншпис им гордился, мог позвонить мне в два часа ночи и сказать: «Ой, мой сегодня так дал на концерте!..» Дима и сын Миша — два главных дела Айзеншписа в этой жизни.

Юра был с артистами строг. Подопечный ему: «Я с друзьями на дискотеке», а Юра: «Во сколько поедешь домой?..

Ты сегодня ел?!» Ну как с ребенком. В целом эту заботу нельзя было не заметить, и Дима очень ее ценил.

_{НА СЪЕМКАХ КЛИПА «ПОЗДРАВЛЯЮ»}

Людей, которые удостаивались благосклонности Юрия Шмильевича, в его окружении было не так много. Ho co мной ситуация взаимного уважения сложилась сама по себе. Айзеншпис изначально не позволял себе ничего излишнего в мой адрес, и в этом я стал счастливым исключением из правил. Были моменты, когда мы с ним спорили, не обходилось и без бросания телефонных трубок, и без уходов с возвращениями, но в целом в наших с ним отношениях царило молчаливое согласие. При всех внешних эффектах — ссорах и спорах — Айзеншпис мне доверял и меня по-своему любил.

Все это от того, что мы с Юрием Шмильевичем во многом походили друг на друга — оба волевые, решительные люди, не терпящие никакого насилия над собой, да простится мне столь смелое сравнение. Может быть, именно поэтому Айзеншпис и был ко мне настолько привязан. Я ни когда не давал себя в обиду, он тоже. Со стороны наша пара — продюсер и артист — действительно выглядела незаурядно близкой, что рождало многочисленные слухи, которые меня так донимали.

Первые пару лет мы с Юрием Шмильевичем проверяли друг друга на прочность. Айзеншпис постоянно меня провоцировал, подбрасывал какие-то обидные штуки и наблюдал за моей реакцией. Негативных ситуаций в общении с ним было много, поскольку Юрию Шмильевичу обязательно нужно было довести человека до точки кипения, за которой обычные люди теряют терпение и начинают активно протестовать.

Каждый из его сотрудников хоть раз доходил до последней грани и заявлял: «Все, я здесь больше не работаю!» Кто-то покидал компанию безвозвратно, кто-то возвращался. Эти экстремальные условия и были кузницей кадров имени Айзеншписа. Причем, как я теперь понял, в «программе воспитания» Юрия Шмильевича пункт «Проверка скандалом» был обязательным. Что имело смысл, ведь бесконечные концерты и многодневные туры действительно съедают столько сил, эмоций и нервов, что не каждый способен пережить такой стресс.

Со мной подобная сцена разыгралась на неофициальной вечеринке в честь дня рождения одного уважаемого человека. Юрия Шмильевича пригласили, и он захватил меня с собой, чтобы я мог примелькаться и осмотреться. Была весна, на дворе стоял солнечный день, настроение было приподнятым, а стол — обильным. Разговоры велись в основном о музыке, шоу-бизнесе и искусстве вообще. Я скромно сидел в уголке — на правах зеленого пацана среди мэтров и серьезных людей, которых я слегка побаивался. Я по преимуществу слушал беседы окружающих и мотал на ус.

Публика неуклонно веселела, и на подъеме эмоций зашел разговор о новом артисте Айзеншписа, то есть о Диме Билане. Все обратили взоры в мою сторону.

— Ну-ка, давай что-нибудь нам спой! — распорядился Айзеншпис. Он был благодушен и явно желал продемонстрировать, насколько талантлив и неподражаем его новый питомец.

А я сидел и понимал, что мое импровизированное выступление соло здесь неуместно: это просто не мой праздник. Но Юрий Шмильевич считал иначе. В любом месте и в любое время он полагал, что именно сейчас наступил момент продемонстрировать людям мощь его артиста — пусть даже и без аккомпанемента. Мне необходимо было срочно что-то придумать, чтобы как-то пресечь это желание.

— Юрий Шмильевич, — сказал я. — Давайте я спою потом, на концерте. На сцене, с музыкантами. Иначе это будет намного хуже смотреться и слушаться...

Айзеншпис счел мои доводы резонными, кивнул и сел на свое место. Но надо помнить о характере моего продюсера: он ведь уже сказал коллегам, что подопечный выступит... Поэтому прошло еще немного времени, и он снова начал выказывать недовольство, подталкивая меня под столом ногой — мол, давай, пой, не разочаровывай публику. Я делал вид, что ничего не замечаю, а другие гости не замечали тем более,