«Я» сам узнал об этом из истории болезни, когда Виви обратилась ко «Мне» с тяжелым неврозом. В то время она, изящная юная красавица, уже несколько раз пыталась покончить с собой. «Мне» не составило большого труда разобраться с причинами этих приступов. Искусственные внутренности пациентки, что же еще. Если рассудок можно обмануть, то попытки провести подсознание обречены на провал. Природная склонность к саморазрушению, усиленная приказом, идущим из глубин бессознательного, привела в действие «принцип нирваны»[50].
Возможно, мой долг врача состоял в том, чтобы открыть ей всю правду. Но «Я» не решился. Уж слишком хрупким было ее сердце — сосуд филигранной работы с тончайшими стенками.
«Я» до сих пор прекрасно помню то лето. Стояли первые жаркие дни, и платаны на городских аллеях были густо усыпаны молодой листвой. Солнечные лучи пробивались сквозь ветви и заглядывали в окна моей крошечной, только что открывшейся клиники. Виви приходила каждый день после обеда, когда заканчивались занятия в художественной школе неподалеку.
«Я» был изумлен ее появлением. Внучка и наследница марсианского миллионера казалась экзотической бабочкой, внезапно залетевшей в мой кабинет. Ей было тогда восемнадцать, «Мне» — двадцать семь: молоденький врач, только что окончивший университетский курс и получивший диплом. Да и клиника моя была одно название — съемная каморка, ни медсестры, ни секретарши, лишь новенькая вывеска над входом.
— Зашла без всякой причины. Просто ваша клиника попалась мне на глаза. И от школы недалеко, — сказала Виви, авансом заплатив за лечение кругленькую сумму.
Сейчас «Я» думаю, что дай «Я» тогда волю своим чувствам, и «Мне» ничего не стоило бы влюбиться в свою пациентку. Но «Я» не строил иллюзий относительно своего положения и заставил себя подавить лишние эмоции: все-таки квалификация психолога чего-нибудь да стоит. А точнее, «Я» просто не был уверен, что смогу сделать ее счастливой. Знаю, звучит старомодно, но подобные сомнения гложут множество молодых людей, у которых за душой нет ни имени, ни денег, ни репутации. Так что «Я» по сей день не жалею о том, что мы с Виви и остались лишь врачом и пациенткой, именно поэтому с чистой совестью принял приглашение дома «Дали».
Психотесты профессора показали превосходные результаты. Но как «Я» и думал, перспектива брака Виви и Ишервуда упиралась в одну непреодолимую преграду: так и не вылеченная до конца фобия Виви никак не сочеталась с профессией жениха. Будь он бизнесменом или художником, тогда, конечно, другое дело... Едва «Я» закончил с тестами, профессор, на которого опять напала болтливость, принялся изливать «Мне» душу, не замечая моих колебаний.
— Только я люблю ее по-настоящему. У этого Пинкертона одни сокровища «Дали» на уме. Что ни говори, «Дали» владеет картинами своего великого предка, а это такая ценность. Говорят, за каждый дюйм его холстов можно выручить сто футов земли на Манхэттене. Только я не такой. Лишь после встречи с Виви я, старик, понял истинный смысл жизни. Она для меня — благоуханный цветок, распустившийся на красных равнинах Марса. Да, без нее у меня нет будущего.
— И все же у Пинкертона большое преимущество. Молод, хорош собой, уж он-то не позволит молодой жене заскучать.
— Ну вот, и вы туда же.
— Да нет, просто повторяю банальные истины.
Вот тут-то «Я» и увидел их впервые: мягкие часы.
Профессор Ишервуд, как ни в чем не бывало, положил их на край стола.
— Какие странные часы! — воскликнул «Я» в удивлении.
— А, вы об этом... да, вещица сделана из белков нового типа. Мое изобретение, — ответил профессор. — Механизм работает как надо, точно показывает время. На жаре они плавятся, как шоколад, а при обычной температуре — сами видите.
И точно, часы были мягкими. Повинуясь силе тяжести, они стекали-свешивались с края стола точно так же, как на той знаменитой картине Дали.
— Меня заботило только одно, смогут ли зубчики и шестеренки правильно двигаться в месте сгиба, — сказал профессор.
— Да уж! По законам механики это совершенно невозможно! — «Я» не смог сдержать восхищения.
— Весьма распространенная точка зрения. Видите ли, в моих новых белках изменены сами свойства материи. Искривление оси вращения, к примеру, никак не влияет на его траекторию. Сама материя становится универсальным шарниром.
— Замысловатая у вас получилась игрушка, — сказал «Я».
— Напрасно вы называете мое изобретение игрушкой, — запротестовал профессор. — Если применить его на практике, оно произведет революцию в земной индустрии. Возьмите хотя бы автомобильные моторы. Такой мотор можно будет раскатать в блин, вытянуть в струнку, да хоть узлом завязать: ему все нипочем. Будет работать как миленький, главное, не напутать с топологией.
— Вот как, — «Мне» оставалось лишь поддакивать профессору.
— На Земле сейчас все лучшие силы брошены в эту область. Назовем ее «физикой текучих материалов». Вы когда-нибудь задумывались о том, как люди умудряются попадать по мячу из самых разных позиций во время игры в футбол или, скажем, в бейсбол? Энергия свободно течет по телу, ее направление, мгновенно передаваясь нужным мышцам, сокращает их и порождает единственно верное движение. Для искусственных механизмов это пока мечты... Так что для автоматизации и робототехники мое открытие эпохально, э-по-халь-но!
— Совершенно верно, — вставил «Я». — В психоанализе тоже немало интересных исследований о контрасте твердой структуры механизмов и мягкости человеческого тела.
— А, вот как... — профессор пропустил мое высказывание мимо ушей. — Вы только подумайте, если накрыть химический завод шатром из такого материала, то можно будет во много раз снизить ущерб от аварии. Ведь мягкое вещество сможет поглотить энергию взрыва. А машины! Достаточно изготовить текучие модели, и столкновение на дороге перестанет быть трагедией. Или вот еще пример. Один конструктор подводных лодок присмотрелся к движениям дельфинов в воде и нанес слой текучих полимеров на поверхность корабля. Так ему удалось снизить сопротивление воды. Гигантская экономия энергии! А заодно и от турбулентности избавился. А как изменится само понятие точности, царящее в современном производстве! Ведь что такое точность? Всего лишь вопрос о том, насколько две детали подходят друг другу. Еще одно доказательство порочности нынешних механизмов, начисто лишенных эластичности. Представьте теперь, что обе детали сделаны из текучего вещества. Они просто растянутся или сожмутся на пару сантиметров — вот вам и идеальное соответствие. Нудные вычисления десятого знака после запятой навсегда останутся в прошлом.
Конца этим рассуждениям не предвиделось, так что «Мне» пришлось, выждав удобный момент, прервать профессора. Марсианский воздух не шел «Мне» на пользу, и «Я» хотел, побыстрее закончив дела, вернуться домой. Подорву здесь здоровье, и никакой гонорар не принесет «Мне» барышей.
Весь остаток дня и следующий день прошли в беседах и психосессиях с кандидатами из врученного «Мне» списка.
Цирюльник Боккаччо, киноактер Мартэн, чемпион в среднем весе Конрад... Никто из них не шел ни в какое сравнение с профессором. Правда, оставался еще один соперник, Пинкертон. Но у него, как и предсказывал профессор, обнаружилась мания величия. Хоть он и возомнил себя продолжателем Сальвадора Дали, но на деле его способности сводились к умению ловко пускать пыль в глаза.
Он из кожи вон лез, чтобы произвести на «Меня» благоприятное впечатление, но психотесты беспристрастны: результаты выдавали его с головой. В конце концов он не выдержал и показал себя во всей красе, разразившись отборной бранью.
«Я» подвел итоги. Виви, ранимая девушка с кучей чисто детских комплексов, нуждалась в мужчине, который смог бы заменить ей отца, именно в таком, как профессор Ишервуд. Однако — «Я» уже говорил об этом — у его кандидатуры был один фатальный изъян. В глазах Виви Ишервуд стал олицетворением мира ненавистных механизмов, и поэтому ученый и его наука просто слились для нее в одно целое.
«Я» заранее предвидел подобный исход и все же ощущал себя школьником, застрявшим на экзамене над трудной задачкой.
