Капрал Шип следил, как грязь взлетает и по нескольку мгновений вьется в завихрениях ветра. В двадцати шагах от глубокой ямы, из которой то и дело молнией высовывается лопата Хряся, стоит низкий сарай, за каменными стенами которого укрылся его взвод. Там среди вещмешков присели, прячась от резкого ветра, сержант Корд, Мазан Гилани, Хром и Эброн. Вскоре Шипу придется позвать их, подать сигнал к началу обхода опустевшего побережья.
Вместо отдыха Хрясь роет яму. Глубокую яму, как приказал сержант. Такой приказ сержант отдает каждый день всю последнюю неделю.
Шип потер онемевшее лицо. Его одолевало беспокойство за сестру. Синн – та, которую он знал – пропала, и нет никаких признаков возвращения. Она нашла силу – в глазах плещется какая-то алчность, они почти что светятся мертвенным сиянием. Он начал ее бояться, и не он один. Хром стучит коленками, едва она подходит ближе; Эброн делает за спиной незаметные (как он думает) жесты – обереги. Мазан Гилани, кажется, не особо встревожена. Уже что-то… может, все женщины такие. Вот и Фаредан Сорт ведет себя как прежде.
Так просто? Наводит ужас на мужчин, но не на женщин? Но почему так?
Ответов у него нет.
Бурчание Хряся стало громче, отвлекая Шипа. Достаточно громко, чтобы заглушать стоны умирающего на той стороне пролива льда. Прикрикнуть на идиота? Бесполезно.
Взлетает землица, кружит в вихре ледяного шторма.
Такие дыры украшают берег всей северной части острова. Хрясь гордится достижениями. Похоже, гордости ему хватит на остаток вечности. Лучшие ямы, что когда-либо были вырыты. Десять, пятьдесят, сто – как пожелает господин сержант. Так точно, сэр.
Шипу казалось, что Корд надеется: однажды стенки ямы обвалятся, погребая дурака под собой. Останется лишь пожелать вечного покоя.
Ну, Хрясь хотя бы ямы большие роет.
Сзади раздался пронзительный треск. Он обернулся. Вот и она. Синн, девчонка, которую он привык забрасывать на плечо словно мешок клубней – хохочущий мешок – и носить из комнаты в комнату, пока смех не обернется стоном, пока ноги не застучат по его спине. Всклокоченные черные волосы хлещут по плечам, в руках костяная флейта – музыка чернильными струйками вплетается в буйство стихий, пока она как пауком укушенная скачет перед ликом ветра.
Синн, девочка – ведьма. Верховная Колдунья, жаждущая крови.
Дитя мятежа. Ее похитили из привычной жизни; ужасы перековали ее в нечто новое. Дитя Семиградья, дитя Откровения, о да. Благословенное Дриджной отродье.
Он пытался угадать, сколько таких
Синн находит в магии спасение? Шип не думал, что такое спасение может быть благом. Воля стала оружием – но что может натворить смертная, владея таким оружием? Как тяжко способна ударить такая воля, лишившись сдержки и управления?
Они имеют право бояться. Законное право.
Сержант Корд выкрикнул команду, словно выругался. Время идти в дозор. Несколько лиг по изодранному ветрами, пустому побережью. Хрясь выскочил из ямы, похлопал в ладоши, избавляясь от пыли; лицо сияло, когда солдат смотрел вниз, на плоды рук своих.
– Разве не чудно, капрал? Дыра, выкопанная верховным маршалом Волонтеров Мотта – а мы уж знаем, как копать. Хей, я думаю, эта самая лучшая из всех! Особенно детские черепушки на дне. Они как камни мостовой, хотя ломаются легко. Надо двигаться осторожно. Осторожно!
Шип вдруг замерз гораздо сильней, чем полагается на таком холодном ветру. Он подошел к яме, заглянул вниз. Миг спустя рядом толпились остальные сослуживцы.
В сумраке на глубине человеческого роста белели округлые формы. Да, они как камни мостовой…
И шевелятся.
Эброн что-то пробормотал и блеснул глазами на Синн; а ее танец, ее музыка достигли особо бешеного темпа. – О боги! Сержант…
– Хватай свою лопату, – зарычал Корд на Хряся. – Засыпай, придурок! Засыпай! Забросай их землей!
Хрясь заморгал, поднял лопату и начал бросать сырую землю обратно. – Лучшего засыпателя ям не найдете! Клянусь, сержант! Хей, вы никогда еще не видели, чтобы яма заполнялась так быстро. Работает верховный маршал из Волонтеров Мотта!
– Скорее, проклятый идиот!
– Да, сэр, спешу. Хрясь выполнит приказ!
Затем сапер запел:
– Мигом князь Зубец снес Мальцу башкец, отнял бубенец, кол и огурец,
Но тогда Волчец подзывал овец…
Нимандер Голит завернулся в тяжелый темно-синий шерстяной плащ, встал посредине выхода с одной из продуваемых ветром улочек. В сотне шагов впереди он видел покосившиеся, просевшие здания гавани, небрежно замощенную кирпичом изогнутую набережную. Рваные облака проносились перед выцветшими звездами, направляясь на юг вестниками льда и снега.
Тисте Анди, часовой ночи; ему нравилось заворачиваться, словно в плащ, в подобные пышные звания. Поза мифического героя, намекающая на… на что-то такое… У бедра меч, оружие великой воли – он сумеет выхватить его, когда фатум нагрянет, завывая словно банши, сумеет использовать с удивительным мастерством. Он будет подобен великим древним, станет превосходным образом силы, высвобождаемой во имя Матери Тьмы.
Все это мечты. Фехтовальщик он посредственный. Символ заурядности, нелепый и сомнительный, как его происхождение. Он не воин тьмы, он молодой мужчина, заблудившийся на чужой улице, мужчина, которому некуда идти – но которого все время что-то куда-то тащит.
Нет, даже это неправда. Он вышел в ночь, потому что стремится сбежать. Злоба Фаэд стала неудержимой, и Нимандер оказался среди тех, кому она поверяет свои мысли. Убивать ли Сендалат Друкорлат в этом порту, как она поклялась? Что еще важнее, готов ли Нимандер дать ей разрешение? У него не хватит смелости предать Фаэд – он знает, как быстро она может обернуться против него самого, как ядовита ее злоба.
Аномандер Рейк не стал бы колебаться. Он пинком выбил бы дверь в комнату Фаэд и вытащил за шею эту визгливую куницу. Выжал бы из нее жизнь. Ведь проблема выбора перед ним не стояла бы, так? Погляди в ее глаза – тайна раскроется сразу. Тайна обширной пустоты на месте совести. Рейк увидел бы всё. Через миг глаза Фаэд широко раскрылись бы от ужаса выворачивания души наизнанку… еще через миг хрустнула бы шея.
Наверное, Мать Тьма ждет душу Фаэд, ждет, когда та родится в иной мир, с визгом прилетит с места справедливой казни, с места, в котором нет выбора. Что, что еще можно сделать? Для такой, как она – ничего.
Аномандер Рейк не отказался бы обагрить руки. Принял бы тяжкий груз вины – еще одно к бесчисленному множеству обременений, накопленных им за сотни тысяч лет. Детоубийца. Убийца собственного дитяти.
Смелость наделенного силой. В сердце Нимандера тоже зияет пустота, пустота на месте смелости.
