Скрипач и его солдаты сумели оторваться.
Толпа летерийцев достигла входа на улицу; люди напирали один на другого.
И полетели морантские припасы, и вся улица стала одним большим взрывом.
Не дожидаясь, пока стена жара настигнет их, Геслер толкнул Буяна в спину, приказывая возглавить отступление.
Бежать! Быстрее!
Они оказались на другой улочке, свернули, добравшись до противоположной стены казарм. Они ожидали, что взвод Скрипача вот-вот окажется рядом. Новые улицы, и каждая все ближе к дворцу.
– Золото, черт дери!
– У всех есть золото, – лаконично ответил бармен.
Хеллиан сверкнула глазами. – Что у тебя за говор?
– Самый лучший, торговое наречие. Один из нас говорит как образованный человек, и я даже подозреваю, кто именно.
– А вот это видел?- Она вытащила меч капрала, толкнув того в грудь, чтобы быстрее освободить оружие от ножен, и ударила набалдашником рукояти по стойке. Клинок качнулся в нетвердой руке и глубоко оцарапал правое ухо Хеллиан. Она выругалась, схватилась другой рукой и тут же посмотрела на нее. Вся покрыта кровью. – Глянь, что ты со мной сделал!
– Подозреваю, я еще и заставил тебя вторгаться в империю, и в город, и…
– Не будь идиотом. Ты не так важен. Все сделали крылатые мартышки.
Вытянутое худое лицо бармена чуть скривилось, тонкая бровь чуть поднялась.
Хеллиан повернулась к капралу: – Какой это у тебя меч, дурак? А такой меч, который неправильно работает! Вот так.
– Да, сержант.
– Простите, сержант.
– Да и простите рану не зашьют. Капрал, убери меч с глаз моих.
– Слышите? Приближается, – подал голос другой солдат.
– Что? Что это должно значить, Лодкунёс?
– Э, мое имя…
– Я твое имя только что назвала!
– Ничего, сержант. Ничего не значит.
Бармен прокашлялся. – А теперь, если вы кончили браниться между собой, можете тихо уйти. Как я сказал, в нашей таверне сухой закон…
– Таверны сухими не бывают, – сказала Хеллиан.
– Не уверен, что вы поняли правильно…
– Капрал, слышал?
– Да.
– Так точно.
– Хорошо. Протащите дурака. За ноздри. Прямо под этим килем.
– За ноздри, сержант?
– Ты снова, Шмыганос?
Хеллиан смеялась, глядя, как капрал всеми четырьмя руками хватает бармена и тащит вдоль стойки. Мужичок вдруг стал совсем не таким лаконичным, как раньше. Брыкаясь и хватаясь за руки солдата, он заорал: – Стоп! Стоп!
Все замерли.
– В погребе, – пропыхтел бармен.
– Дай моему капралу направление, и притом верное, – приказала Хеллиан, удовлетворенная всем, кроме капающего уха. Но постойте! Если хоть один солдат выйдет из повиновения, она сможет сжать рану и выдавить всю кровушку прямо на него; тогда ему станет плохо, и все они будут выполнять все, что ей нужно. Сейчас ей нужно…
– Сторожите дверь.
– Сержант?
– Ты слышал меня. Сторожи дверь, и будет лучше.
– От кого? – спросил Утконос. – Поблизости…
– От капитанши, от кого еще? Наверняка следит за нами, чтоб ее.
Воспоминания, понимал теперь Икарий, не изолированы. Они не живут в отдельных, огороженных стенами помещениях разума. Наоборот, они подобны ветвям дерева или, скорее, мозаике на громадном полу – солнце освещает то один кусочек, то другой.
Он понимал также, что для остальных эти световые пятна кажутся очень яркими и крупными, они захватывают большую часть жизни и, хотя детали бывают смутными и выцветшими от времени, они складываются в практически цельную картину. Из нее рождается понимание себя.
Этого он лишен сейчас, а может быть, был лишен всегда. Схваченный когтями незнания, он подобен незрелому ребенку. Его легко использовать. Вполне возможно, во зло. Столь многие уже делали это, ибо в Икарии много силы, слишком много силы.
Но эксплуатации пришел конец. Все призывы Таралека Виида звучат тише отдаленного ветра, им не поколебать его. Гралиец будет последним опекуном Икария.
Он встал посреди улицы; все чувства обострились, потому что он понял, что знает это место, этот скромный, слабо озаренный обещанием фрагмент мозаики. Истинный свет так близок! Мера времени – с этого мгновения и только вперед. Жизнь начнется снова, и больше не будет риска потерять понимание себя.
Итак, он устремился к двери.
Двери, ведущей к его машине.
Он шел, не обращая внимания на спешащих следом, на фигурки солдат, что сами убирались с пути. Он без всякого любопытства слышал звуки жестоких сражений, мечущегося по улицам насилия, едва отмечал разрывы, подобные грохоту молний (хотя утро выдалось тихим и безоблачным). Он проходил сквозь рассеянные тени столбов дыма, мимо горящих домов, фургонов и баррикад. Он слышал вопли и крики, но не поворачивал головы, отыскивая, откуда они исходят – хотя обыкновенно он имел обыкновение спешить на помощь страждущим. Он переступал распростертые тела.
Икарий некоторое время шел вдоль грязного от пепла канала, затем пересек его по мосту, попав в явно более старую часть города. Прошел по улице до перекрестка, свернул налево и продолжил путь.
День разгорался. Шум беспорядков доносился в этот квартал с далекого
