Буря Жнеца

заплатит. Кто-то всегда платит. Два сына. Да. Надежда отцов. Ему нужны два новых охранника. «Разумеется, из женатых. Кто-то должен будет заплатить, если и эти меня подведут».

Пальцы онемели, хотя выше по руке пульсировала тупая боль.

Канцлер направился в свои покои на встречу с личным целителем.

***

Облаченную в порванную ночную сорочку Низаль втолкнули в комнату без окон, слабо освещенную стоявшей на столе свечой. Сырой воздух смердел старым страхом и испражнениями. Дрожа от путешествия по ночным улицам, он замерла на миг, пытаясь получше обернуться тонкой тканью.

«Погибли две юные, невинные девушки. Убиты как преступницы. Тиссин – следующая. Она мне была почти как мать. Она ничего не… хватит, хватит. Никто из нас ничего не сделал. Но не это важно… Не могу думать иначе. Не могу верить, будто любые мои слова что-то изменят, облегчат судьбу. Нет, это смертный приговор. И мне, и Тиссин».

Император даже не узнает. Она уверена. Трайбан Гнол заявит, что она исчезла из дворца. Что она сбежала. Еще одна измена. Рулад задергается на троне, пытаясь провалиться сам в себя, а канцлер будет осторожно и безжалостно питать растущую неуверенность Императора, а затем отойдет в сторонку – наблюдать, как отравленные слова крадут жизнь из страдающих глаз Рулада.

«Мы не может победить. Они слишком умны, слишком жестоки. Единственное их желание – уничтожить Рулада – его рассудок – сделать его дрожащей тварью, бормочущей, осажденной ужасами, неспособной действовать, неспособной никого видеть.

Спаси его Странник…»

Дверь распахнулась, с треском ударившись о стену (старые трещины в этом месте подсказывали, что вспышка насилия была частью игры). Она успела заметить трещины и потому не вздрогнула, а просто повернулась навстречу мучителю.

Это был никто иной, как Карос Инвиктад самолично. Ворох алых шелковых одежд, ониксовые перстни на пальцах, жезл власти в правой руке (верхушкой упирающийся в плечо). На непримечательном лице – легкий оттенок недовольства. – Дражайшая дама, – произнес он высоким голосом, – давайте закончим все поскорее, и я буду милостив. Я не имею желания вредить вам, ибо вы прелестны. Итак, подпишите признание в измене империи – и затем быстрая, легкая казнь. Ваша горничная уже призналась и была милосердно обезглавлена.

«О, быстро ты управилась, Тиссин». Но сама она пыталась бороться, отыскивая такое же мужество – принять все таким, как оно есть, поверить, что помощи ждать неоткуда. – Обезглавливание – это не вред?

Улыбка мужчины была пустой. – Разумеется, я говорил о вреде, причиняемом выбиванием признаний. Дам совет: состройте приятную гримасу за миг до падения лезвия. К несчастью, голова живет еще несколько мгновений после отделения от шеи. Моргание, поворот глаз… и если вы не позаботитесь… заранее, выражение лица будет неприятным. Увы, ваша служанка невнимательно выслушала мои советы – слишком она была занята, выпаливая проклятия.

– Молю, да услышит ее Странник, – отозвалась Низаль. Сердце бешено стучалось в ребра.

– О, милая шлюшка, она проклинала меня не именем Странника. Нет, она явила веру, которая считается давно исчезнувшей. Знали ли вы, что ее предки были трясами? Клянусь Оплотами, не могу даже вспомнить имя бога, которого она звала. – Он пожал плечами, вновь строя пустую улыбку. – Ладно. Даже если бы она призвала Странника, я не испугался бы. Вы такая неженка – были неженкой – вы выросли во дворце и, наверное, даже не подозреваете, что немногие храмы во имя Странника давно стали мирскими и частными. Они занимаются делами, получают прибыли из невежества горожан. Я иногда гадаю, знал ли об этом Эзгара Дисканар – он казался странно преданным Страннику. – Карос помедлил, вздыхая, постукивая жезлом по плечу. – Желаете отсрочить неизбежное. Понятное дело. Но я не хочу сидеть здесь целую ночь. В сон клонит, пора прощаться со службой. Низаль, вам, кажется, холодно. Какая страшная комната! Давайте вернемся в мою контору. У меня есть запасной плащ, он защитит от любого сквозняка. И письменные материалы под рукой.- Он взмахнул жезлом и повернулся.

Дверь распахнулась. Низаль увидела коридор и двоих стражников.

Еле шевелясь, она последовала за Каросом Инвиктадом.

Вверх по лестнице, вниз по переходу, в контору этого человека. Карос, как и обещал, отыскал плащ и заботливо опустил на плечи Низали.

Она завернулась.

Блюститель показал на стул перед громадным бюро, на котором ожидали лист пергамента, кисть из конской шерсти и бутылочка кальмаровых чернил. Рядом с чернильницей стояла какая-то открытая коробка. Низаль невольно наклонилась посмотреть.

– Это не твое дело. – Слова были произнесены более резким тоном, чем обычно; она увидела, что мужчина скривил губы.

– У вас ручное насекомое? – спросила Низаль и удивилась румянцу, вспыхнувшему на щеках Кароса.

– Не совсем. Я сказал: не твое дело!

– Вы получаете признание и от него? Придется обезглавить два раза. Очень маленьким лезвием.

– Тебе смешно, женщина? Сядь.

Она подала плечами и села. Поглядела на пустой лист, протянула руку к кисти. Рука тряслась. – И в чем я должна признаться?

– Подробности не обязательны. Вы, Низаль, признаетесь в заговоре против Императора и Империи. Признаете это свободно и в здравом уме, подчиняясь участи, ждущей всякого изменника.

Она обмакнула кисть и начала писать.

– Рад, что вы так хорошо меня поняли, – сказал Карос Инвиктад.

– Я забочусь не о себе, – ответила она, закончив признание и подписываясь; росчерк носил следы сильного дрожания руки. – Все ради Рулада.

– Он дарил вам лишь яд, Низаль.

– И все же, – сказала она, прижимаясь спиной к спинке стула, – я не о себе забочусь.

– Ваше сочувствие восхищает…

– Оно распространяется и на вас, Карос Инвиктад.

Он протянул руку, схватил лист, помахал в воздухе, чтобы высушить чернила. – Меня? Женщина, ты оскорбляешь меня…

– Не намеренно. Но когда Император узнает, как вы казнили женщину, понесшую ему наследника…ну, будь вы глава Патриотов или кто…

Признание выпало из пальцев. Жезл прекратил навязчивое движение. Послышался хрип: – Лжешь. Легко проверить…

– Действительно. Позовите целителя. У вас должен быть хотя бы один на дежурстве – вдруг палачу осколок кости в глаз воткнется… или, скорее, у него мочевой пузырь лопнет. При такой занятости…

– Когда мы выявим твое притворство, Низаль, всякие разговоры о милосердии прекратятся. Невзирая на признание. – Он склонился, поднимая пергамент. И оскалился: – Слишком много чернил. Все расплылось, не читаемо.

– Я привыкла использовать стило и восковые таблички.

Он шлепнул лист на стол перед ее носом, перевернув. – Снова. Я буду через миг. С целителем.