— Так это же другое дело, — сказал Порджи. — Вы его подняли усилием мысли. Со всякими мелкими вещами — это хоть кто может! А мне вот хочется узнать, почему слова сами по себе ничего сделать не могут…
— У нас еще просто не хватает знаний, — нетерпеливо сказал мистер Уиккенс. Он отпустил камешек, и тот с мелодичным стуком упал на стол. — С каждым годом мы узнаем немного больше. Может быть, ко времени, когда у тебя будут дети, мы узнаем заклинание, которым можно будет поднять все что угодно. — Он презрительно фыркнул: — Да и для чего тебе, спрашивается, чтобы камни летали по воздуху? У мальчишек достаточно неприятностей, даже когда они ими просто швыряются!
Порджи нахмурил брови:
— Это же не одно и то же — когда заставляешь какую-нибудь вещь что-то сделать, например, если я поднимаю ее рукой или мыслью, и когда нашепчешь наговор, и она уже сама все выполняет, вот как помело…
Каждый из них задумался о своем, и в кабинете повисло долгое молчание.
— Не хочется мне ворошить неприятное прошлое, Порджи, — сказал в конце концов мистер Уиккенс, — но было бы полезно вспомнить, что произошло с твоим отцом. К нему сомнения пришли позже, чем к тебе, — некоторое время он был моим самым способным учеником, — но сомнения эти были столь же сильны.
Он выдвинул ящик стола, покопался в нем немного и извлек пачку пожелтевших от времени листов бумаги.
— Вот сочинение, которое его погубило. 'Исследование неколдовских методов левитации'. Он написал это, когда выступал на соискание степени Младшего Знающего. — Мистер Уиккенс швырнул всю пачку на стол перед Порджи таким движением, словно уже одно прикосновение руки к этим листкам могло осквернить человека.
Порджи потянулся было к ним.
— Не прикасайся! Они полны богохульства! — загремел мистер Уиккенс.
Порджи отдернул руку. Он посмотрел на лист, который лежал сверху, и увидел аккуратный рисунок чего-то, что напоминало птицу, разве только крыльев было две пары — одна впереди, а другая сзади.
Мистер Уиккенс убрал бумаги в ящик.
— Если ты желаешь пойти по стопам своего отца, — учитель упорно не сводил с Порджи своего цепкого неодобрительного взгляда, — никто из нас не сможет тебе помешать. — Голос его поднялся и окреп. — Но есть один, кто может… Помни о Черном Человеке, Порджи, ибо поступь его ужасна! В его глазах пламень, и никакой заговор не защитит тебя от него! Когда он пришел за твоим отцом, день обернулся тьмой и стенанием. И когда солнце засияло снова, они уже исчезли, а куда — об этом и помыслить нельзя!
Мистер Уиккенс покачал головой, словно бы сраженный этим воспоминанием, и указал на дверь.
— Думай, Порджи, прежде чем что-либо сделать. Хорошенько думай!
Порджи и думал, выходя из кабинета, но не столько о Черном Человеке, сколько о наброске в сочинении отца.
Этот ящик из-под апельсинов с двумя досками поперек вместо крыльев отдаленно напоминал отцов рисунок, но внешность оказалась обманчивой. Порджи сидел на ступеньках крыльца, искренне жалея себя и потирая два чувствительных местечка своего тела. Место пониже спины зудело у него в результате слишком свободного приложения дядиной руки. Распухший же нос явился следствием воздушной катастрофы.
Несколько раньше он взгромоздил свою трудолюбиво созданную машину на крышу дровяника и кинулся в ней в воздушный простор.
Теперь Порджи страшно жалел, что пригласил Бульдожку в свидетели своего триумфа, ибо вся эта история немедленно стала известна дяде — с обычными последствиями.
Чтобы уж совсем быть уверенным в том, что урок вколочен как надо, дядя на неделю отобрал у него помело, а чтобы Порджи не улизнул потихоньку, он, прежде чем запереть помело в чулане, заговорил его.
Ведь вся их компания собиралась сегодня вечером лететь к Красным Скалам — погоняться там за летучими мышами.
Ребята снизились и начали кружить над домом, криками вызывая его и Бульдожку. Они гудели и свистели, кричали и улюлюкали, покамест Гомер не присоединился к ним, вылетев из окошка своей спальни.
— Порджи не может! — прокричал он. — Его вздули, и па спрятал его помело. Пошли, ребята!
Бульдожка был у них заводилой с тех самых пор, как получил взрослое помело. Он мог взмыть на пятьсот футов, повиснуть на помеле вниз головой, пропустив его под коленями, а затем отцепиться и полететь вниз. Он падал камнем, вытянув руки и изогнув тело, так, будто нырял ласточкой, и вдруг когда до земли оставалась какая-нибудь сотня футов — подзывал помело, и оно стрелой мчалось к нему.
— Показуха! — пробормотал Порджи и захлопнул дверь дровяника, чтобы больше не видеть удаляющихся ребят.
На верстаке стояла небольшая модель из бумаги и лучинок, с которой и начались все его беды. Он взял ее в руки и резко пустил в воздух. Она нырнула было к полу, но затем, набрав скорость, задрала нос к потолку и описала в воздухе изящную петлю. Выровнявшись, модель внезапно вильнула влево и врезалась в стену. Одно крыло раскололось.
Порджи подошел и поднял модель.
Может быть, то, что получается на маленьких моделях, на больших не удается, — подумалось ему. Потому что тот ящик из-под апельсинов с досками наперекрест был таким точным подобием этой маленькой модели, какое он только мог сделать. Равнодушно положил он снова модель на верстак и вышел во двор. Может быть, они все правы — и мистер Уиккенс, и дядя, и все остальные. Может, только и есть один путь, по которому надо следовать.
Что же, он будет поступать, как они требуют, но ведь нет никаких причин, по которым он не мог бы немного подхлестнуть события. Ожидание, покуда его внуки выдумают что-то, не перенесет через Стену его самого.
Завтра, после уроков, он начнет разрабатывать свою новую идею и на этот раз, может быть, найдет правильный путь.
На кухне дядя и тетка спорили о нем. Порджи остановился в прихожей, прислушался.
— Ты думаешь, мне доставляет удовольствие пороть ребенка? Да мне еще больней, чем ему!
— Я обратила внимание, что после этой порки ты-то сидеть мог, — сухо заметила тетя Ольга.
— Ну а как я еще мог поступить? Мистер Уиккенс, правда, не пришел и не сказал об этом прямо, но все же намекнул, что, ежели Порджи не перестанет мечтать черт-те о чем, его могут исключить из школы. Гром меня разрази, Ольга, я делаю для парнишки все, что и для собственного сына! Ты что, хочешь, чтобы я отступился и предоставил ему кончить, как кончил твой братец?
— Ты брата не трогай! Что бы Порджи ни делал, ты не смеешь его бить! Он еще всего-навсего мальчонка.
Раздалось громкое фырканье.
— На случай, если ты запамятовала, дорогая, в марте ему уже стукнуло тринадцать. Очень скоро он станет совсем взрослым.
— Тогда что же ты не поговоришь с ним как мужчина с мужчиной?
— Да разве я не пробовал? Ты же знаешь, что всякий раз происходит. Он начинает сыпать этими своими сумасшедшими вопросами и идеями, я выхожу из себя, и вот мы уже там, где начали. — Дядя воздел руки. — Ума не приложу, что с ним делать! — Дядя встал. — Пойду в гостиную, почитаю газетку…
Порджи уже был там, с самым прилежным видом перелистывая свои учебники. Дядя опустился в кресло-качалку, развернул газету и раскурил трубочку. Он протянул руку к пепельнице — положить обгоревшую спичку, и, как обычно, пепельницы на месте не оказалось.
— Порджи!
— Да, дядя Вирил?
— Принеси-ка мне пепельницу из кухни, ладно?
