Сама Маша занята глубокими поцелуями с Мишаней — мне все равно. Я никогда не был против групповухи, но сейчас мне просто не хочется заниматься сексом. У меня расслабленное состояние и глажу Машины ноги я чисто автоматически — сигарета сейчас мне приносит много больше удовольствия.
Инга стоит в дверях и смотрит на меня. Точнее, на сигарету, пепел от которой я сбиваю в чью-то тарелку. Вдруг она резко поворачивается и уходит, бросив перед этим на меня странный взгляд.
Я встаю и иду в спальню — основное движение в ней и мне интересно, что же там происходит.
Что творится в спальне я понимаю, едва попадаю в коридор. Приторный, слегка сладковатый и дурманящий запах анаши доносится именно оттуда.
На кровати лежит голая Вера. Рядом с ней, почему-то в трусах, примостился Гена с папиросой в зубах. Возле стены на корточках уселись Вадим, Костя и Вова — у каждого тоже в руке по стандарту. Я присаживаюсь рядом и Вован махает рукой в сторону тумбочки. Смотрю туда и офигеваю: с десяток забитых папирос. Беру одну и сажусь на кровать рядом с Верой, которая сразу начинает гладить меня по спине.
— Не лапай меня. — цежу я сквозь зубы и взрываю папиросу. Вера не реагирует и мне приходится перейти к стене. Почему-то мне неприятно, когда Вера ко мне прикасается. Может она страшная не только с виду? Может, я чувствую ее негативную ауру? Может, она энергетический вампир?
— ….. - бубнит что-то Костя, сидящий рядом со мной. Я прислушиваюсь.
— …Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет… — тихо напевает он,
мечтательно полуприкрыв глаза.
— Ты чего, псих, что ли? — интересуюсь я.
Костя пытается улыбнуться и медленно говорит неприятно-ласковым тоном:
— У тебя не было такого желания трахнуть какого-нибудь лейтенанта под эту песню? Ну, на худой конец, молоденького ефрейтора?
Смысл доходит до меня не сразу.
— Ты что, гомик? — интересуюсь я, на всякий случай слегка отодвигаясь.
— Жизнь одна и в ней надо успеть попробовать всё… — произносит Костя.
Меня передергивает от отвращения.
Цепляя на лицо маску брезгливости, я встаю и выхожу с папиросой в коридор. Слышу, как из детской доносятся какие-то звуки и захожу туда. Картина, увиденная мной, достаточно веселая: на кровати лежит Света-Оля, сверху примостился толстяк. Он пыхтит, двигая голой задницей, а Света-Оля стонет, вцепившись в эту задницу обеими ладонями и оставляя на ней красные пятна. Мне приходит мысль, что стонет она не от удовольствия, получаемого от секса, а от боли, которую ей приносит огромная туша, навалившаяся на девушку всем своим весом. Меня они не замечают и я спокойно наблюдаю за этим, пока не докуриваю папиросу. Возникает мысль позвать сюда этого зализанного придурка Костю и предложить ему пристроиться сзади толстяка. Я ухмыляюсь, представив эту картину, затем выхожу, еле попадая в проем двери и иду в ванную. Мне необходимо умыться.
Но ванная занята. Прислушиваюсь: стоны, охи-вздохи… Уверен, там заперлись Маша и Миша.
В зале допивают остатки водки. Марина, Швед… А где Инга?
Водки я не хочу. Я выхожу из зала и иду на кухню. Инга стоит у окна и
смотрит на улицу. Уже стемнело, но свет в кухне не горит. Я подхожу и
становлюсь рядом. Ничего не говорю, мы стоим молча какое-то время, потом Инга спрашивает:
— Что, водка закончилась?
Тоска, звучащая в ее голосе, передается мне.
Стыдно. Немного, но стыдно.
— Инга, ты понимаешь, они…
— Они? Вы. Вы все. — она не кричит, говорит тихо, но каждое слово раскаленным металлом отдается у меня в мозгу. — Вы психи. Зачем? Зачем вы ведете себя так же, как животные? Только инстинкты: секс, наркотики, алкоголь… Почему нельзя просто…
Я сразу понимаю, что она хочет сказать и перебиваю ее:
— Инга, я так скажу, я просто подстраивался под твоих друзей. Я никого не
знаю и вел себя соответственно поведению всей вашей компании. Ты извини, но я считаю себя достаточно коммуникабельным, чтобы подстроится под любую толпу…
— Коммуникабельность — это умение подстраиваться? Тогда на земле самое
коммуникабельное существо — хамелеон.
— Причем здесь это? Пойми, я никого здесь не знаю, я тебя…
— Я тоже. — тихо говорит Инга.
— Что?
— Я тоже никого не знаю. Тоже всех увидела в первый раз. Я знала раньше
только Сашку. Толстого Сашку.
— Как это? — изумленно спрашиваю я.
— С Сашкой мы учились в одном классе. Я недавно встретила его и пригласила на день рождения. Попросила, чтобы он привел с собой кого-нибудь…
— Зачем?!
— Затем, что я хотела хоть раз в жизни отметить свой день рождения в
компании своих ровесников, а не с кучей взрослых родственников… — она всё так же тихо говорит, и это страшнее. Было бы проще, если бы она кричала, сорвалась в истерике, но она не кричит, а рассказывает спокойно, без нервов, словно описывает какую-нибудь картину. Равнодушно, я даже сказал бы, механически.
— … Мама тоже постаралась. Обежала всех своих подруг, попросила, чтобы
пришли их дети…
— У тебя что, нет друзей?
— Нет. — спокойно отвечает Инга. — Я думала, что сегодня… а, пустое… Я
просто не ожидала, что будет так. Я никогда ни с кем не дружила и близко не общалась… Знаешь, я даже переспала первый раз с парнем, которого вызвала с фирмы. Он был так удивлен, когда обнаружил, что я девственница. Удивлен и напуган… Дай сигарету.
Я протягиваю пачку, щелкаю зажигалкой и смотрю, как она курит.
Опять молчим; мне кажется, что так мы сможем простоять вечность — она, глядя на вечернюю улицу, и я, глядя на нее.
— Хозяйка, как у тебя с кофе? — в кухонных дверях стоит Миша. Без майки,
с расстегнутой ширинкой он производит впечатление полубомжа. На плече у него следы помады, зрачки сужены, волосы растрепаны… урод, да и только.
— Они даже не помнят, как меня зовут… — тихо, но чтобы я услышал, говорит Инга, не поворачиваясь. Мише она ничего не отвечает.
— Нацвай завари. — советую я Мише.
— Чего?
— Нацвай.
— Это что? — Миша недоуменно морщит лоб, видимо, слово для него знакомое, но он его не помнит.
— Армянский кофе. — отвечаю я. Хочу развить мысль дальше, но меня перебивают крики, доносящиеся из глубины квартиры. К ним примешивается звон разбитого стекла и Инга резко поворачивается, отталкивает меня с Мишей и бежит туда.
Я иду за ней, но Миша хватает меня за рукав:
— Слышь, а где этот нацвай стоит?
— У Инги спроси. — бросаю я и выдергиваю руку.
В зале была драка. Впрочем, дракой это нельзя было назвать — Вова врезал
пару раз Косте, тот упал на стол и снес на пол немного посуды. Инга собирает осколки, Костя в углу тихо всхлипывает, остальные наблюдают за ними. Толстяк интересуется, что произошло.
— Ублюдок предложил трахнуть меня за дозу кокса. — брезгливо отвечает
Вова. — Я его сейчас еще раз выстегну. У, козел!
Костя сжимается в комок, но толстяк останавливает шагнувшего было к нему Вована.
