А я уже ничего не боюсь. Прохожу мимо остолбеневшего Игоря, мимо замерших пацанов… с ними разберемся попозже. До бандитов остается метра два. Я ставлю чемодан на землю и с ненавистью произношу:
— Ну что? Поговорим?…
Двор старой пятиэтажной «хрущебы» с тремя подъездами был пуст. Ни людей, ни машин, разве что одинокая «восьмерка», припарковавшаяся возле дальнего подъезда, которая была похожа на хищника, затаившегося в ожидание своей жертвы. Впрочем, аналогия ненамного отходила от действительности.
«Восьмерка» без номеров стояла возле подъезда несколько часов. Два человека, сидевшие в ней, дожидались одного парня, хотя совсем не расчитывали, что он появится. И уж совсем они не ожидали, что этот парень позвонит на свой телефон, лежащий на панели «восьмерки» и назначит здесь, возле своего дома, встречу. До самого конца они не верили, что он придет, а когда увидели его вместе с чемоданом, не поспешили бежать к нему, ограничившись лишь тем, что вышли из машины. Водитель, более старший по возрасту, внимательно посмотрел в сторону парня и закурил сигарету. Он был спокоен, в отличие от своего молодого товарища, который нервно оглядывался по сторонам, стучал кулаком по ладони и для чего-то постоянно одергивал надетую навыпуск майку.
— Прапор, ты глянь, это же тот гаденыш, что по дому от нас бегал! — воскликнул молодой.
Прапор не ответил, продолжая наблюдать за парнем с чемоданом.
— Слышь, Прапор, а он ментов не привел? — спросил молодой.
— Вряд ли. — протянул Прапор. — Да и что тебе менты?
— Ну как… — растерялся молодой. — а что тогда делать?
— Да ничего. Тебе кто важнее — менты или Каха?
Молодой вздохнул и посмотрел на парня, который почему-то остановился, не дойдя до «восьмерки» метров двадцать.
— Чего это он встал?
— Бздит, щенок.
— Так пошли к нему. — рванулся было молодой, но старший остановил его.
— Тормозни! А то спугнешь.
Некоторое время они молча наблюдали за парнем, который стоял к ним спиной, пока до них не долетели слова, произносимые им неизвестно кому.
— С кем он базарит? — нервно спросил молодой. — С ментами? Прапор, у меня месарь…
Парень протянул в пустоту руку, словно здоровался с кем-то… посмотрел в сторону, улыбнулся…
Старший отбросил в сторону сигарету и зло сказал:
— Заткнись! Какие менты? Ты что, не видишь, что он обдолбленый? Прется с халявной наркоты, сучонок. Пошли…
Но в этот момент парень повернулся к ним и пошел вперед. Двое из «восьмерки» остались на месте, наблюдая за ним. Парень подошел к ним, поставил на землю чемодан и дерзко спросил:
— Ну что? Поговорим.
— Поговорим. — ответил старший и шагнул к нему. Рука молодого скользнула под майку и нащупала рифленую рукоятку ножа, висевшего в ножнах на поясе. Ему не надо было примеряться, куда бить, у него было любимое место и удар туда был прекрасно отработан.
Слева, между ребер. Прямо под сердечко. Одного раза вполне достаточно.
***
Вервольф, не умеющий ненавидеть
Вечером всегда больно. Суставы выкручивает так, что хочется лезть на стенку. Слезы выступают в глазах, а зубы впиваются в мягкую нежную плоть губ, прокусывая их до крови. И вкус крови — собственной крови — как не странно, успокаивает боль. Тушит ее — хоть и не намного, но все же легче становится. Это длится недолго — едва солнце скрывается за горизонтом, оставляя за собой размазанный след багрового заката, боль отступает. Какое-то время отдается на передышку, на расслабление — Оллан называет это «благостным периодом» — а потом начинается трансформация. Вот она как раз протекает безболезненно и даже немного забавно — вместе с телом меняется и сам мир, который тебя окружает. Предметы становятся расплывчатыми, затем они начинают изменять свою форму и свои размеры, пока в конце концов не приобретут нужные очертания. И когда трансформация будет закончена, желательно еще несколько минут походить, осматривая знакомые предметы и привыкая к ним. Что-то можно понюхать, обо что-то можно потереть свой бок… и только потом можно выбегать на волю.
Оллан не считал себя порождением дьявола, каким-то демоническим созданием или убийцей. За всю жизнь он ни разу никого не убил — ни в обличье волка, ни в обличье человека. Соседи знали о том, что Оллан вервольф, но относились к этому с пониманием и даже с сожалением. Не повезло ему, считали они — ведь он не сможет ни повеселиться на осенних праздниках Урожая, которые длятся много дней и, как правило, все веселье приходится на ночи, ни создать семью — а кто ж захочет связать свою жизнь с оборотнем, пускай и добрым… Совсем не догадываясь о том, что Оллану это было не нужно, жители поселка старались как-то утешить вервольфа веселыми байками, гостинцами и своим гостеприимством. Иногда они даже разрешали детям поиграться ночью с большим серым волком, который, правда, неохотно таскал ребят на своей спине и с еще большей неохотой терпел, когда они играли в охоту и бросали в него тоненькие тростинки — воображаемые копья. Гораздо больше оборотню нравилось покинуть деревню и убежать в лес. Мчаться с огромной скоростью, перепрыгивая через бревна и пни, или ползти по траве, вдыхая ее ночной запах и воображая, что сейчас его никто не видит и не слышит… у него совсем не было охотничьих инстинктов и вся живность в округе слышала его задолго до того, как он сам замечал ее. Впрочем, Оллану было все равно — он не собирался охотиться и кого-то убивать, он просто наслаждался свободой и был уверен, что никто не в силах у него ее отнять.
Летним солнечным днем Оллан сидел в гостях у старосты деревни, старого Узура и пил холодный квас, настоянный на семи травах. Никто не мог делать такой квас, рецепт его Узур тщательно оберегал от односельчан, и причиной этому было, скорее, желание того, чтобы именно к нему, к Узуру приходили люди, чтобы выпить прохладного и вкусного напитка. Это было слабостью старика — он обожал смотреть на то, как гость пьет напиток, а потом щурится от удовольствия и нахваливает его. Вот и сейчас Узур внимательно наблюдал за Олланом и ждал его реакции, которая повторялась вот уже многие годы. Как и раньше, оборотень поставил пустую чашку на стол, вытер тыльной стороной ладони губы и, улыбнувшись, сказал:
