Волосы Эннди были сделаны из длинных петель рыжей пряжи. Полные сострадания глаза — из четырех черных пуговиц, обрамленных густыми стежками ресниц. На каждом лице был вышит малиновый рот и красный треугольный нос. Правая половина Эннди носила розовый фартук с оборками и накрахмаленный белый передник с большими карманами. С левой стороны Эннди носил светло-голубую рубашку с короткими рукавами, джинсовые брюки-клеш и темно-синий моряцкий бушлат.
Эннди остановился прямо за спиной у пса. Тот все еще насиловал труп. Шелковая река подернулась зыбью, словно матрас, кишащий блохами. Лунный шарик на Потолке мира начал сдуваться и висел уже не так высоко. Тень Эннди упала на сгорбленную спину собаки. Маленький оранжевый пес все насиловал, насиловал и насиловал маленькую мертвую кошку.
— Ухх-ухх-ухх, — сказал пес.
— Ик-ик-ик, — сказал труп.
— Ухх-ухх-ухх, — сказал пес.
— Черт, ну и тяжеленный же ты, — сказал труп.
Эннди покачала головой и подбоченилась. Ее руки, лишенные костей, гнулись, словно сосиски. Она ждала, когда на нее обратят внимание. Ей до смерти надоели эти ночные визиты на Столешницу, но выбора все равно не было. Ведь проклятие лежало на ней точно так же, как и на остальных.
Наконец пес заметил Эннди. Он рывком выпростал пенис из тела кошки и принялся скакать вокруг Эннди, повизгивая и тявкая от счастья. Он ластился к хозяину, виляя хлопковым клетчатым хвостом. Ему и в голову не приходило, будто он в чем-то провинился. Ничего, кроме пылкой, неугасающей надежды, что сегодня Эннди, возможно, захочет поиграть с ним.
Эннди опустилась на колени и коснулась сломанной шеи кошки. Та вздрогнула, застонала и приоткрыла один заплывший глаз. Ее морда была покрыта слоем спутанных алых лент, и она смахнула их лапой, от которой остался только проволочный каркас с несколькими клочками ватной начинки. Она жалобно мяукнула.
От зияющей раны на ее животе поднимался пар. Воздух наполнился смрадом мясной лавки — тяжелым духом крови и сырого мяса. В мире игрушек запахи ничего не значат, но речные крысы все-таки учуяли его. Это было странное, пугающее ощущение. Запах мяса принадлежал полузабытым дням, когда они жили в мире вещей, в тех далеких краях, где все игрушки обречены на немоту и неподвижность. Объятые страхом, крысы поглубже забились в свои норы.
Наконец Эннди заговорил, и эхо разнесло его голос над болотами:
— Сейчас полночь, — сказал он. Пес вскинул голову. — Полночь по старым голландским ходикам из Занебесной гостиной, — уточнил Эннди.
— Гав-гав! — отозвался пес, чтобы как-то поддержать беседу.
— Мяф? — спросила кошка, надеясь быть чем-то полезной.
— Известно ли тебе, зачем мы пришли сюда, маленький пес?
— Не имею представления, — ответил тот.
— А ты что скажешь, маленькая кошка?
— Добрый вечер, Хозяин.
— Тебе известно, для чего мы сюда явились — Страшила Энн и я?
— Прости, — сказала кошка. — Я только что проснулась.
Эннди глубоко вздохнул:
— Итак, вы опять все позабыли. Вы ничего не помните о проклятии, которое превращает вашу жизнь в ад.
— Теперь я совсем запуталась, — сказала кошка.
— Проклятие? — переспросил пес. — Бог ты мой! Ты имеешь в виду какие-то чары?
На этот раз Эннди заговорил громче — так, что его голос взволновал воду в реке:
— Как вы полагаете, что произойдет завтра ночью, ровно в двенадцать часов?
— Мы теряемся в догадках, — сказала кошка.
— Завтра ночью, ровно в двенадцать часов, — сказал Эннди, — мы вновь вернемся сюда, чтобы опять просить вас.
— Мы можем что-то для тебя сделать? — с надеждой спросил пес.
— Все, что угодно, Хозяин. Тебе стоит лишь приказать, — сказала кошка.
— Мы опять станем просить вас, точно так же, как просим сейчас. И все из-за вашего проклятия.
— Снова это проклятие, — пробормотал пес.
Эннди закричал — и от его крика во всем Ист-Сайде из окон повылетали стекла. Теремковые горы задрожали и втянули головы в плечи.
— Сколько можно, черт подери, убивать друг друга каждую ночь?! Вы же весь дом переполошили! Вы не даете людям спать! Как, скажите на милость, можно заснуть, когда вы носитесь здесь как угорелые?
— Мы мешаем кому-то спать? — изумленно переспросил пес.
— Мы даже не подозревали, — сказала кошка.
— Отныне мы будем тише воды и ниже травы, — серьезно заверил его пес.
— Ты больше ни звука не услышишь, — пообещала кошка.
— Никакой возни, — сказал пес.
— Никаких убийств, — сказала кошка.
Эннди потер глаза и зевнул, а потом уселся на землю рядом с монстрами.
— Вы могли бы снять с себя это проклятие нынче же ночью, — проговорил он. — Нет ничего проще. Но вы не знаете, как это сделать.
— Так расскажи нам! — взмолился пес.
Эннди понурился:
— Мы не можем. Нам запрещено. Это часть проклятия.
— До чего таинственно, — задумчиво сказала кошка.
Пес наклонился к ее изодранному уху и прошептал:
— Поговори с ним. Ты ведь умнее меня.
— Мы вас от чего-то отрываем? — поинтересовался Эннди.
— Да нет, пустяки, — ответил пес. — Вообще-то я тут развлекался с ее трупом, но могу продолжить и позже.
— Мы постараемся не шуметь, — добавила кошка.
— А мне пора в гостиную, — сказал Эннди. — Разложить пасьянс и выпить теплого молока.
— Спокойной ночи.
— Приятно было повидаться.
— Заходи в любое время.
— Мы всегда тебе рады.
Страшила Эннди поднял к небу огромную руку и коснулся расшитой блестками ткани.
— Итак, пусть все продолжается, как прежде! — торжественно провозгласил он.
Услышав его, водопроводные станции съежились от ужаса, а цистерны с бензином закрыли лица своими трубчатыми пальцами.
Эннди повернулась и пустилась в обратный путь через болото — снова шагая не по трясине, а прямо по воздуху. Она раздвинула шелковую занавесь ночного неба, нырнула в щель и скрылась в своем загадочном большом мире.
Все обитатели Плюшевого города погрузились в сон — да-да, все до единого. Все улицы вымерли до утра. Никто не уходил из дому и не возвращался домой, ничто не двигалось. И пока мягкие игрушки спали, уничтоженные здания и разрушенные дороги, лопнувшие трубы и порванные линии электропередачи отрастали заново, словно сорняки на грядке. В ночной тиши, когда даже звезды на небе мерцали лишь для собственного развлечения, картонный город, у которого не было ни глаз, ни рук, ни мыслей или слов, бесшумно исцелял свои раны. И так случалось каждую ночь, пока игрушки спали.
Сверкающая солнечная чешуйка поднялась в лазурное дневное небо, прогнав надувной шарик луны. За прошедшую ночь кое-что в городе стало выглядеть иначе, но никто из жителей, казалось, этого не замечал.
