талии. Поэтому куртка никак не могла подойти мне, но я принял дар. Мой друг стоял, грустный в своей наготе, и его безволосое тело напрягалось от воображаемых ударов, пока я не обнял его.
— Дальше я должен все сделать сам, — сказал Лесли.
Мы не стали прощаться. Я просто вышел, оставив его в раздевалке, и отправился разыскивать рейс из Ванкувера. Пока я трусил обратно, к третьему терминалу, я вспомнил, что Лесли рассказывал о Чемодане Удачи тем вечером в пабе. В чемодан ты складываешь как бы всю свою жизнь, а когда достаешь обратно, то уже без всяческих неприятностей. И я надеялся, что Лесли отделается от своих бед.
Я надеялся, что больше не увижу его, и выкинул это из головы.
После ванкуверского рейса было еще три, а потом у меня должен был быть обеденный перерыв. Но только я закончил с рейсом из Рио, Паула сказала, что меня ищет Мерк и надо срочно идти к стойке пропавшего багажа на четвертом терминале.
Выйдя из служебной двери, я поразился тому, что творилось на терминале. Порой забываешь о разнице между тем, что видят пассажиры в аэропорту, и огромным невидимым миром по обеспечению этого внутри. Отсюда казалось, что багаж исчезал и потом вновь появлялся из терминала — весьма магически, нехотя сказал я себе, — и никто и не думал о сложных машинах и процедурах, необходимых, чтобы доставить багаж из здания терминала в самолет и обратно. Возможно, никто вообще не думал о том, что происходит за пределами терминала. Английская пословица «с глаз долой, из сердца вон» была здесь абсолютно к месту, и люди, торопившиеся от стойки регистрации к своим выходам, даже и не смотрели в моем направлении и не задавались вопросом, почему это я здесь, в аэропорту.
Мерк ждал меня у стойки пропавшего багажа вместе с представителем авиакомпании и еще кем-то, вероятно, пассажиром. Я уже знал, в чем дело, еще до того, как Мерк — гадкий маленький человечек с огромным количеством сережек в ухе — начал спрашивать меня, могу ли я припомнить какой-нибудь чемодан, который, может, упал с машины или, может, случайно повредился. Гарет назвал бы его тон насмешливым, но я не обнаруживал свою злость и был немногословен. Нет, я ничего не знаю о пропавшем багаже. Насколько мне известно, ничего не выпадало из машины. Нет, я не видел Лесли после того, как он пожаловался на боли в спине и пошел к врачу.
Мы оба, Мерк и я, знали, что это было шоу для представителя авиакомпании и пассажира. Внутри аэропорта багаж может затеряться сотней различных способов. Черный «самсонит» мог появиться в мусорных контейнерах у «Бургер Кинга», и кто-то просто достанет и оботрет его, и принесет, сопроводив историей, как он туда случайно попал. Если ничего не испорчено и не пропало, то и претензий не будет. А поскольку я знал, что в этом чемодане нечему было ломаться и нечего было из него воровать, то они не могут привязаться ко мне — или к Лесли. Что они скажут, если чемодан или Лесли не объявятся, меня не беспокоило, — я очень преуспел в науке выбрасывания из головы ненужного, когда возникала такая необходимость.
Мерк кивал, отпуская язвительные реплики, но толком не слушал. Мое присутствие было абсолютно не нужно, разве только чтобы умиротворить сердитого пассажира, потому было не важно, что я говорил. Пока пассажир с представителем обсуждали пропажу, я разглядывал пассажира, которому принадлежал Чемодан Удачи.
Он был молодым человеком, примерно возраста Гарета, одет в льняной пиджак горчичного цвета и черную шелковую рубашку без воротничка. По-моему, вид у него был весьма мусульманский, но, услышав его разговор с представителем авиакомпании, я понял, что он, должно быть, американец. Богатый. Черные волосы аккуратно подстрижены и зачесаны назад, смуглая кожа гладкая, весь он был холеный и ухоженный, без вычурности. Он абсолютно не выглядел человеком, только что проделавшим семичасовой перелет из Америки. Он напомнил мне контрабандистов медицинских препаратов, на которых я некогда работал, вежливых, понимающих и — я нутром это чувствовал — безжалостных при необходимости.
Больше ничего нельзя было сделать, к тому же я уже опаздывал на разгрузку рейса из Бомбея, так что Мерк отпустил меня. Я с радостью покинул слишком ярко освещенное и претенциозное здание терминала и нырнул в темные переходы за его пределами. Я отработал всю свою смену, съел в одиночестве ланч и не вспоминал ни о чемодане, ни о Лесли. Работа закончилась в полдень. Решив не заходить в раздевалку, я прихватил с собой кожаную куртку Лесли и ггошел на парковку, чтобы поехать на занятия по английскому в Слау.
Американец поджидал меня, прислонясь к запертым воротам, выходившим на главную дорогу.
Я так удивился, что первым делом спросил:
— Как вы сюда попали?
Несмотря на творившиеся здесь мелкие преступления, за безопасностью в Хитроу следили весьма строго, и посторонние не могли просто так бродить туда-сюда по парковке.
Мужчина усмехнулся, широкая, обезоруживающая улыбка расплылась не только на его физиономии, но и читалась в глазах, и он протянул мне руку:
— Селим Басс.
— Горан, — буркнул я. С него и имени хватит. — Как вы проникли сюда?
— Фокус, — ответил он, забавляясь моей настойчивостью.
Фокус? И тут я понял, что видел его прежде.
— Вы — фокусник? Я видел вас на четвертом канале.
— Лучше — иллюзионист, — проговорил он, слегка кланяясь.
— Я видел, как вы показывали фокусы. С картами. Это было… — я не мог подобрать достойного слова, — очень хорошо. Может, вы покажете фокус сейчас?
Уж и не знаю, почему я попросил его об этом. Вероятно, я настолько растерялся, увидев американца, что попросту попытался поставить в тупик его самого. И это сработало.
— Я не чертов Дэвид Блейн,[54] — враждебно проговорил он, кожа его потемнела от гнева, который, похоже, частенько вырывался наружу. — Если ты хочешь зрелища, заплати, и увидишь меня в театре «Друли-Лейн».
— Кто такой Дэвид Блейн?
Селим Басс сунул руки в карманы — наверно, это был его способ вывести меня из себя.
— Где твой друг?
— Это про ваш чемодан? — Я нарочно допустил ошибку в английском. — Найдут его. Максимум через два дня.
— Твой друг не ведает, что творит. Не ведает.
— Два дня, — повторил я.
Я изобразил улыбку, которую практиковал четыре года, снося оскорбления французских и английских ублюдков, не видящих разницы между русским и выходцем с Балкан, не говоря уж о сербе или хорвате.
На какое-то мгновение мне показалось, что гнев все-таки вырвется наружу и он ударит меня. Но он оценил мой рост и способность держать себя в руках, а также то, что крикни я только — и сюда сбегутся охранники, прежде чем он сможет удрать. Поэтому он расслабился, улыбнулся и отступил на шаг.
— Если бы ты был картой, Горан, — спросил он, — то какой?
— Картой?
— Какой?
Вопрос привел меня в замешательство.
— Джокером?
— К черту. Называй нормальные карты.
— Тузом. — Взгляд мой ожесточился.
— Интересно. Друг мой, ты выбрал хитрую карту. Ту самую, которая может быть и наверху, и внизу. Я бы сказал, ты бы был тузом пик.
— Я не ваш друг.
— Но вскоре ты захочешь им стать, — сказал он и повернулся, чтобы уйти. — Погляди, что у тебя в кармане.
Карта была в кармане куртки Лесли: с одной стороны туз пик, а с другой — мобильный телефон Селима Басса.
Я оставил себе туза пик, так как хотел доказать, что Селим Басс ошибается. Мне бы хотелось быть
