колебаний частиц сузятся.
— Не выйдет: для заметного испарения капли нужен путь не менее полуметра — твоя струйка размоется, возмущения лишь возрастут.
Наступила пауза, каждый размышлял про себя. После раздумья мы почти одновременно пришли к одному выводу: капля должна сама себя фотографировать, включать вспышку электроискры в нужный момент. Иного пути нет. Но как это сделать?
— Если взять небольшой осветитель,— начал я с неясной надеждой,— пустить из вертикальной щели световую плоскость через поток с каплями и прямо на фотоэлемент...
— На эту световую плоскость навести фотоаппарат, совместить с ней плоскость фокусировки,— Людхватил мой коллега.— Такой свет — ничто сравнительно с искровой вспышкой, он нам не помешает...
— Так-так... капля ведь где-то пересечет световой барьер... если бы... фотоэлемент почувствовал и сработал...
Надежда постепенно увядала.
— То-то и оно... твоими устами да мед пить. Тут не турникет метро, где загораживается весь луч фотоэлемента. Здесь перекрытие мизерное, фотоэлемент «и ухом не поведет».
Открывшаяся было дверка вела в никуда. Мы снова и надолго загрустили. Бесплодные поиски утомляли, и я отключился, тупо глядя на стеклянную мензурку. Косой осенний луч ложился на рабочий стол, преломляясь в стеклянной мензурке с цветами, поставленными лаборанткой. Бледный зайчик падал на пол далеко в затененный угол комнаты. Мне казалось, что мы бродим где-то рядом с истиной, не хватало одного последнего шага. Почти бессознательно пробормотал я блоковскую стихотворную строчку: «В косых лучах вечерней пыли я знаю, ты придешь опять...» И вдруг в самом деле пришла «Она» — идея. Словно лучик высветил недостающий фрагмент решения — косой луч! Идея!
Мой коллега, не склонный к лирике, зато привычный к моему бормотанию стихов и возгласам «Идея!», реагировал лишь вялой гримасой.
— Гляди...— я в несколько штрихов набросал законченную схему всего узла фотоустановки. Забавно было наблюдать, как на скептичной физиономии моего коллеги вдруг ожили и задвигались от улыбки полушария щек.
— Видишь?.. Ось вспомогательного осветителя наклоним градусов на 45 и пересечем воздушный поток с каплями не поперечной, а косой световой плоскостью — к черту стереотип перпендикуляров и параллелей, он и сковывал нас. С косой плоскостью совместим плоскость фокусировки фотоаппарата... Свет теперь пойдет мимо фотоэлемента... И бог с ним. Опыт, конечно, ведем в затемненном помещении, при открытом фотообъективе, который пока ничего не снимает. Капля, проходя световой барьер, бросит преломленный (или отраженный) луч куда-то вкось — там и подставим объектив фотоэлемента ... угол найдем эмпирически. Лучик будет слабый — ничтожной яркости, но фотоэлемент, глядящий в абсолютную темноту, ощутит контраст. Дальнейшее понятно: фототок включит искровой осветитель, и, когда капля попадет в плоскость наведения, она снимет сама себя в наилучшем виде.
— Да, вроде мы ее поймали,— с облегчением сказал мой коллега,— надо только учесть время запаздывания: пока сработает импульс в установке и загорится искра, капля уйдет из плоскости наводки. Учтем это, чуть сдвинув фотоплоскость назад от светового барьера.
Так сказать, подберем интервал. Скорость движения капли известна.
— Ясно: «стреляем» искровой вспышкой с упреждением, как по летящей утке.
Хорошо и споро работается при свете четкой и обнадеживающей идеи. Снабженцы дрогнули под нашим соединенным натиском и раздобыли в конце концов дефицитную мелкозернистую фотопленку. В то время уровень всякого рода официальных бумаг, который грозит покрыть с головой теперешнего работника НИИ, был значительно ниже, хотя, конечно, меньше был и масштаб работ. Эскизы деталей экспериментальной установки шли прямо с наших столов к токарю и фрезеровщику с минимумом начальственных виз. Кое-что нашли прямо на бездонной институтской свалке, богатой находками, как Клондайк.
Для проверки принципа собрали в темном закутке времянку, модель основного узла: капельница, фотоэлемент, небольшой осветитель и осциллограф. Все действовало безотказно. Вскоре была смонтирована и экспериментальная установка. Небольшой компрессор гнал поток воздуха через подогреватель, поднимавший его температуру до 600—800 °С, и через длинную цилиндрическую камеру. В ее начальном сечении стояла капельница — пришлось разработать особый вариант с теплозащитой. Вереница одинаковых капель сдувалась с тонкой иглы капилляра специально дозированной струйкой воздуха вдоль оси потока, размер капель был заранее известен. Во втором сечении, на выходе из трубы, фотографировалась уже «похудевшая», частично испарившаяся капля: она летела, почти полностью увлеченная потоком, сохраняя правильную сферическую форму.
Расстояние между сечениями можно было менять. Эксперимент оказался сложным и тонким. Мы начинали опыт с пристрелки каплей в зону фотографирования еще в холодном газе. Это требовало снайперской точности. Медленно перемещая капельницу и ось фотоэлемента, мы ловили в объектив преломленные каплей лучики света, добиваясь появления импульсов фототока на катодном осциллографе, подключенном к фотоэлементу. Сердце радовалось, когда капли сигналили бегущими световыми зубцами на опаловом круге экрана: «Мы здесь, пролетаем в допустимом интервале разброса». Тогда открывался объектив фотоаппарата, и на снимке фиксировался начальный размер капли, поскольку до начала подогрева испарение практически отсутствовало. Потом включали подогреватель и устанавливали режим течения по температуре и скорости. Теперь начиналась трехкратная серия фотографий испаряющейся капли. Резким бичом щелкал электроразряд осветителя, отзываясь в сознании непроизвольно родившимся рефреном: «Три капли, три капли, три капли!»
Но если тайну трех карт бедному Германну суждено было узнать лишь после смерти графини, то тайна трех капель оказалась сразу в наших руках: снимки получились отличные. Капли фотографировали себя сами!
В конце опыта мы провели контрольную съемку снова в холодном потоке, чтобы убедиться: капельница не сбилась и выдает те же капли. Нас охватил азарт, мы часами и днями не отходили от стенда, забегая лишь в фотолабораторию. Иногда вся серия фотографий летела в корзину: обнаруживалось, что из-за каких-то помех сбивалась капельница. Часто, особенно в дождливые дни, установка срабатывала от посторонних капель влаги, которые содержались в воздухе и непрошенно совались в кадр.
Наконец изнурительные эксперименты завершились. Сопоставляя диаметры холодной и испаренной капли с учетом возможных ошибок опыта, мы нашли вожделенные закономерности испарения капель различных размеров при разных скоростях полета.
Результаты опытов были хорошо приняты на научной конференции и Опубликованы. Они, в общем, подтвердили ранее предложенную теорию и дали инженерам и конструкторам надежный инструмент расчета. Мы получили авторское свидетельство на изобретение, а мой сотоварищ, кроме того,— материал, украсивший одну из глав его диссертации.
* * *
Переходя от одиночной капли к их рою в факеле, нарисуем общую картину событий, развивающихся на «холодном» участке прямоточной воздушной камеры сгорания. Там обитают жидкие частицы и протекают процессы смесеобразования. Увеличим все в пространстве и замедлим во времени. Сядем на каплю, подобно доблестному барону Мюнхгаузену, оседлавшему пушечное ядро,— нам не привыкать к мысленным экспериментам — и пропутешествуем вдоль камеры, наблюдая за происходящим. Наш полет начнется вместе с плотным облаком капель, которое вырвется под давлением 50— 60 атмосфер из небольшого (один—два миллиметра) сопла форсунки, обгоняя поток окружающего воздуха. Мир капель возникнет внезапно и стремительно, напоминая в миниатюре Вселенную, разлетающуюся в грандиозном взрыве первовещества (см. рис. 3), заключенного, по образному выражению академика Я. Б. Зельдовича, в «ореховую скорлупу». Примерно так представляют себе начало мира современные астрофизики.
Двигаясь с каплей, мы увидим, как в хаосе факела распыливания воздушный поток начинает наводить порядок, командуя: «Каплям перестроиться по росту». От оси факела форсунки во все стороны
