пришлось поднатужиться, но на помощь ей пришли еще две монахини, и все вместе, общими усилиями, они поставили пожилую женщину на ноги.
– Вам плохо, сестра? – заботливо спросила Анна. – Хотите отдохнуть? Мы кого-нибудь попросим, чтобы вас заменили на уроках!
– Нет, что ты, все хорошо, просто спина чуть-чуть побаливает, – успокаивающе улыбнулась Мария Доминга. – Не надо меня заменять, я справлюсь!
Сестры посмотрели на нее с сомнением.
– Если все-таки почувствуете, что вам тяжело, – скажите! – попросила Анна все тем же заботливым тоном, и Мария снова едва не расплакалась.
«Какие они все милые, хорошие, как они меня любят! – вздыхала она про себя, ковыляя в трапезную и удивляясь, что эта приятная, но все же вполне обычная забота монахинь вызывает у нее такие сильные чувства. – Совсем старая стала, скоро из-за каждого пустяка буду слезу пускать!»
Между тем идти ей действительно было тяжело – короткий путь в трапезную отнял у монахини почти все силы, и уже у самого входа ей снова пришлось опереться на плечо одной из более молодых и сильных сестер. Добравшись с ее помощью до стола, Мария тяжело плюхнулась на скамейку и долго не могла отдышаться. Радовало ее лишь то, что в ближайшие полчаса ей не надо будет никуда идти, и она очень надеялась, что сможет за это время как следует отдохнуть.
Завтрак ей тоже принесла одна из монахинь. Мария Доминга съела несколько ложек безвкусной каши, отломила маленький кусочек серого хлеба и поняла, что не сможет больше съесть ни крошки. Оставлять почти полную тарелку было жаль, монастырская жизнь приучила ее беречь еду, но она не могла ничего с собой поделать и утешала себя тем, что ее каша и хлеб достанутся птицам. К счастью, никто из сидевших за столом рядом с ней не обратил внимания на ее плохой аппетит и не стал в очередной раз спрашивать, хорошо ли сестра Мария Доминга себя чувствует и не нужна ли ей помощь.
Несмотря на то что Мария почти не ела, после завтрака к ней как будто бы вернулись силы: она прошла по коридору и вышла на улицу сама, уже не задыхаясь. Прохладный декабрьский ветер дохнул ей в лицо свежестью, и пожилая женщина взбодрилась еще больше. «А ведь послезавтра Рождество! – вспомнила вдруг она. – Кажется, за завтраком девушки об этом говорили… Не разболеться бы перед праздником, а то ведь испорчу всем настроение!» Она вздохнула и, вновь ощутив постепенно наваливающуюся на нее усталость, зашагала еще медленнее. Почему-то ощущения праздника и хотя бы небольшой радости из-за его приближения у нее тоже не было. Хотя Рождество она любила всегда, в детстве – за подарки и сладости, в старости – по-настоящему, серьезно. Но сейчас ей было словно бы все равно, будет она отмечать этот праздник или нет…
Она зябко поежилась и еще сильнее закуталась в черный доминиканский плащ. И внезапно, как наяву, услышала голос Николая Резанова: «Кончита, вы даже не представляете, что такое настоящий холод! В России зимой не просто холодно, там все засыпано снегом, там все реки и озера превращаются в лед!» Она так и не увидела снега, так и не узнала, что же такое – настоящая русская зима… Зато замерзший в Сибири Николай узнал это слишком хорошо…
Нет, не будет она сейчас думать о Николае, ей же через четверть часа начинать урок, рассказывать детям разные умные и интересные вещи! Не хватало еще расплакаться перед учениками! И опять, уже неизвестно в который раз, Мария удивилась своему равнодушию к окружающему ее миру: идти на урок и проверять домашние задания учеников ей тоже совершенно не хотелось. Нет, дети не стали ее раздражать, она по-прежнему относилась к ним хорошо, по-прежнему думала о каждом из них, даже о самых больших разгильдяях, с любовью и нежностью, но больше всего ей сейчас хотелось бы, чтобы уроки по какой-нибудь причине отменили. Мелькнула мысль, что надо было не строить из себя здоровую и полную сил женщину, а согласиться с сестрами, предлагавшими ей найти себе замену на сегодняшний день, а самой как следует отдохнуть или даже послать за доктором.
Монахиня оглянулась на оставшееся далеко позади главное монастырское здание, потом снова посмотрела вперед, на совсем близкую школу и снова поежилась от пронизывающего северного ветра. О том, чтобы проделать весь пройденный путь еще раз, ей не хотелось даже думать. Лучше уж идти в школу, в тепло, а ученикам, пожалуй, стоит дать задание самостоятельно почитать учебник, а потом отпустить их с уроков пораньше по случаю приближающегося Рождества.
Прийдя в класс, Мария Доминга так и сделала. Ученики, нередко позволявшие себе и шептаться, и баловаться на ее уроках, словно почувствовали ее состояние, и вели себя на удивление тихо и послушно. Старая монахиня сидела за столом, делая вид, что тоже читает учебник, изредка украдкой поглядывала на своих питомцев и улыбалась. Завтра им учиться последний день, потом у них будет большой счастливый праздник, потом полные всевозможных радостей каникулы… И она тоже сможет немного от них отдохнуть, чтобы потом с новыми силами взяться за их обучение.
Последняя мысль была особенно приятной, но на смену ей пришла другая – о том, что рождественские каникулы не такие уж и длинные и что вскоре учеба возобновится, а ей, Марии, придется снова каждое утро ходить из монастыря в школу, дрожа от холодного зимнего ветра. А потом точно так же ходить по жаре, под палящим солнцем, от которого не спасал ни капюшон черного плаща, ни густая вуаль. Или под противным и тоже очень холодным дождем.
«А может быть, мне пора уже совсем отказаться от преподавания? – размышляла сестра Мария. – Раз это стало так тяжело, раз мне больше это не нравится? Дети-то почувствуют, что я больше не хочу с ними заниматься, и сразу станут учиться хуже! Но кто меня заменит, другие сестры учить не особенно любят, я их знаю… Нет, совсем бросать это дело мне еще рано, но, наверное, стоит сократить количество моих уроков. Если оставить только испанский язык для младших и историю для старших, то не так уж и много получится, можно будет через день сюда приходить. Это не очень тяжело, я справлюсь!»
Она подняла глаза на притихших за партами детей. Некоторые из них старательно читали, но большинство уже начали скучать. Кое-кто с тоской посматривал в окно, кое-кто – на закрытую дверь. Двое самых больших озорников, сидевших сбоку, еле слышно о чем-то шептались.
– Все, мои дорогие, можете быть свободны! – громко сказала учительница, и дети тут же радостно загалдели. – Увидимся завтра. Постарайтесь до этого времени не забыть, о чем вы сегодня читали, я вас об этом спрошу!
Последних ее слов никто из детей уже не слышал: радостно выкрикивая «До свиданья, сестра Мария!», ученики один за другим выскакивали за дверь. Монахиня с улыбкой посмотрела им вслед, и когда за последней ученицей захлопнулась дверь, тоже встала из-за стола. Она снова опаздывала, до обеда оставалось совсем немного времени, а ей еще надо было вернуться обратно в монастырь. При мысли о том, что сейчас снова придется выходить на улицу и мерзнуть, Мария вздрогнула и едва не села обратно на стул, но потом все-таки заставила себя выйти из школы.
К счастью, за то время, что она сидела в классе, на улице потеплело, и под конец пути старой монахине даже сделалось немного жарко. Но вот есть ей по-прежнему не хотелось, и это уже немного встревожило женщину. И хотя обед тоже показался ей совсем невкусным, она заставила себя съесть полтарелки супа и только после этого вышла из трапезной и, по-прежнему тяжело дыша, зашагала в библиотеку. Обгонявшие ее монахини опять бросали на Марию Домингу обеспокоенные взгляды, и ей то и дело приходилось улыбаться им, давая понять, что с ней все в порядке.
Полагающиеся монахиням два часа свободного времени большинство из них проводили за книгами. Мария не была исключением – эти послеобеденные часы она почти всегда проводила в библиотеке, читала сама и готовилась к школьным занятиям, выписывая в специальную тетрадь все то, что можно было пересказать на уроках ученикам. Однако в этот день с ней точно что-то было не так, потому что даже мысль об интересном чтении не вызвала у монахини ни малейшего энтузиазма. Поднимаясь по лестнице и останавливаясь через каждые несколько ступенек, чтобы немного передохнуть, она пыталась решить, что ей выбрать для чтения на этот раз, но ни одна из книг так и не вызвала у нее никакого интереса. Перечитывать уже изученные философские труды не хотелось, браться за что-то новое – тоже. Но окончательно Мария убедилась в этом уже на самом верху лестницы, поэтому все-таки зашла в библиотечный зал, чтобы немного посидеть и отдохнуть от долгого подъема.
В библиотеке уже собралось не меньше десятка монахинь, которые в задумчивости расхаживали вдоль полок с книгами, отыскивая нужных авторов. Мария Доминга присела за ближайший стол, уже неизвестно в который раз поморщилась от боли в ногах и в спине и вспомнила, какую радость испытала, впервые
