После увиденного и пережитого я долго не мог решиться вновь посетить эти места, хотя такие возможности представлялись. Это случилось только в 1988 году, через тридцать лет после описанного случая. И что же? Толкучки нет, слава богу. Но здесь теперь располагается детский сад. По справкам, которые удалось навести у местных жителей, он построен ровно на том же месте, где была толкучка, а до выселения крымских татар - кладбище. Эксгумация захоронений не произведена, и теперь дети топчут старые могилы, бегают и играют на костях наших предков. Но ведь есть же общечеловеческие понятия о нравственности, если не высокой, то хотя бы элементарной, которые вырабатывались в течение тысячелетий, есть вещи, святые для любых народов. Они незыблемы даже для полудиких людей, не соприкоснувшихся с самой примитивной цивилизацией, этим вещам учат детей с рождения. Но кто-то считает себя вправе пренебрегать всем и вся, не задумываясь ни о нравственности, ни о последствиях пренебрежения ею. Я не оракул, не предсказатель, не ясновидец. Но могу с большой достоверностью предположить, что у народа, дети которого танцуют на костях умерших, нет будущего. Сколько исследований проведено, сколько книг написано великими мыслителями на тему о преступлении и наказании! И за это преступление, независимо от нашей воли и милосердного отношения к вандалам, с неотвратимостью последует наказание.
День уже клонился к концу, когда я, попрощавшись с Ильёй Серафимовичем, двинулся в обратный путь, который решил проделать по Кантарной улице. Добрый старый трамвай всё ещё ходил взад и вперёд, но мне захотелось пройти пешком, чтобы наедине с самим собой осмыслить события этих первых нелёгких часов пребывания в чужом Крыму, а заодно осмотреть ещё одну улицу. Без всяких приключений добрался до самого центра города, остановился на некоторое время у здания драмтеатра на Пушкинской улице, и опять нахлынули воспоминания. В этом театре работала моя тётя, Зоре Билялова, блестящая исполнительница роли свахи в очень популярной пьесе тех лет 'Аршин мал алан'. Демонстрации отдельных сцен из этой пьесы в её исполнении в домашних условиях я хорошо помню до сих пор. В театре ставили 'Къой чокъракъ' ('Овечий источник'), 'Уджюм' ('Атака'), 'Зенгер шал' ('Зелёный платок') и много других пьес. Здесь работали такие признанные народные артисты, как Сара Байкина, Билял Парыков, Ибадулла Грабов, которых я знал, в основном, только по фамилиям и рассказам Зоре-апти и других родственников. Это был очень талантливый коллектив, находившийся на большом творческом подъёме. Многие реплики из полюбившихся постановок становились чуть ли не народными поговорками.
Мне захотелось дойти до городского сада, чтобы посмотреть там на очень запомнившийся мне памятник. От Пушкинской повернул направо и дошёл до Салгирной улицы (сейчас улица Кирова). Идя по ней, я вспомнил, что вот в этом двухэтажном здании на углу располагался Швейпром - так называлось небольшое заведение по пошиву одежды, где работала моя тётя - Урие-апте. Хотел найти здание, которое называли Пассаж, но, видимо, забыл, где оно расположено, и пошёл дальше. Пассаж имел сводчатую стеклянную крышу, а в центре помещения был небольшой бассейн с фонтанчиком. Недалеко от фонтана часто сидел перед складным столиком на складном же стуле очень интеллигентного вида человек и для желающих выполнял каллиграфическим почерком надписи на памятных или поздравительных открытках. Он же изготовлял визитные карточки, предназначение которых я тогда не понимал. Особенно красиво у него получались вензеля, составленные из трёх начальных букв имени заказчика. От здания Пассажа отходили автобусы на Южный берег Крыма, и поэтому мы здесь бывали довольно регулярно. Недавно один мой знакомый, хорошо знающий Симферополь, сказал мне, что Пассаж этот находился примерно на том месте, где сейчас расположен Центральный универмаг.
Вход в городской сад я узнал сразу по характерной арке. Зашёл, покрутился в нём некоторое время в поисках памятника, но не нашёл его. А ведь памятник стоял совсем недалеко от входа на достаточно большой площадке, укатанной кирпичного цвета песком, со всех четырех сторон ограждённой цепями. На не очень высокой цилиндрической тумбе покоился земной шар, опутанный цепями. Над ним, широко расставив ноги, возвышался рабочий с огромной кувалдой в руках, поднятой над земным шаром. В одном месте цепь уже была разорвана, но рабочий готовился ко второму удару. Памятник на меня производил чрезвычайно сильное впечатление, и я простаивал перед ним долгие минуты, когда удавалось побывать в городском саду. Видимо, памятник убрали во время войны по приказу немцев. Теперь я понимаю, что этот сильный, гигантского роста рабочий так ударил по земному шару во второй раз, что разорвал в клочья не только цепь, но раздробил и всю нашу планету. Нет, не собрать теперь её в единое целое, как бы люди ни старались, привлекая и лучшие умы, и могучую технику. Разрушение идеологическое гораздо страшнее всех других разрушений, и нужны столетия, чтобы избавиться от всех его последствий.
Вот таким я застал свой родной город, который теперь стал для меня чужим. А ведь город этот был родным не только для меня, но и для моей матери, для её родителей, моих дедушки и бабушки, да и отец мой считал Симферополь своим родным городом, хотя родился в Карасувбазаре (ныне Белогорск). Все его родные братья и сёстры тоже постепенно оказались в Симферополе и жили здесь в одном районе, как можно было заметить из предыдущего моего рассказа, близко друг от друга и очень дружно.
Тут уместно будет, видимо, посвятить несколько страниц моей родословной, чтобы обозначить своё происхождение, и заодно очень коротко рассказать о родителях.
О родителях
Появился я на свет божий 26 августа 1920 года в городе Симферополе - так было записано в метрическом свидетельстве. Пересчёт на новый стиль приводит к 8 сентября, что и зафиксировано в паспорте. Это год Обезьяны, а по времени года созвездие Девы. Моё поколение воспитывалось в духе воинствующего атеизма. Нас учили не только самих не верить, но вести беспощадную борьбу с верующими, с религиозными традициями, всякими предрассудками и обрядами, со всем, что противоречит коммунистической идеологии. Ни о каких годах Обезьяны, Петуха или Лошади мы тогда и понятия не имели, впрочем, как и о том, что созвездия определяют то ли характер, то ли судьбу человека. Должен признаться, что к старости постепенно весь привитой иммунитет против религии исчез, хотя и примерным верующим не стал. А сейчас хотел бы отметить, что от Обезьяны и Девы я, по-видимому, приобрёл определённое наследие при рождении и, хорошо это или плохо, оно сопровождало меня всю жизнь.
Бог не дал мне счастья увидеть ни бабушек, ни дедушек. Мой дедушка со стороны отца - Сандыкчи Аппаз (то есть сундукщик Аппаз) жил в Карасувбазаре в своём доме и занимался столярным ремеслом. Говорили, что он был хорошим краснодеревщиком. Особенно ценились в Крыму его кованые сундуки, выполненные на турецкий манер с красивой узорчатой инкрустацией. Мне посчастливилось увидеть несколько таких сундуков, когда я был совсем ещё мал, но это врезалось в детскую память на всю жизнь. У него было два сына и одна дочь от первого брака и сын и дочь от второго брака. Отец мой был вторым по старшинству ребёнком в этой семье. Мне рассказывали, что дед обладал весьма жёстким характером. Свою первую жену он прогнал из дому (правда, не знаю за что), но и со второй были большие трения.
У нас в семье очень редко говорили о бабушках и дедушках. Я не видел даже их фотографий - видимо, они никогда не фотографировались. Исключение составлял только дедушка по материнской линии, фотографию которого я смутно припоминаю.
Хочу вспомнить одно весьма важное событие из биографии дедушки Аппаза, о котором я неоднократно слышал и даже имел возможность видеть материальное воплощение этого интересного события. Работая в своей мастерской, он имел обыкновение напевать крымскотатарские песни. На каких- либо музыкальных инструментах он не умел играть, но, обладая прекрасным слухом, всем сердцем чувствовал песню. Хотя голос, как и у большинства самодеятельных певцов, поставлен не был, его пение производило сильное впечатление печалью своих интонаций, красотой неожиданных нюансов и оттенков, наложенных на удивительно нежные, протяжные мелодии крымских татар.
Как известно, в Карасувбазаре долгие годы жил композитор Спендиаров. Его особняк сохранился до сегодняшних дней. Когда я его видел в 1992 году, он являл собою жалкое зрелище. Так вот, композитор, прогуливаясь по закоулкам Карасувбазара, услышал, как под стук молотка и жужжание пилы в мастерской, заполненной запахами древесных стружек и столярного клея, напевает свои песни Аппаз-уста (мастер Аппаз). Они познакомились, и Спендиаров стал частым посетителем мастерской. После рабочего дня они не раз коротали вечера за чашечкой ароматного кофе, прерывая свои беседы песнями. Спендиаров
