мы встретимся, а то, кому как повезёт со специализацией. Кто хотел стать технологом, кто думал о конструкторской работе, а некоторые, вроде меня, мечтали о работе с проектно-теоретическим уклоном. Но мы не были вольны выбирать то, что по душе, по своему усмотрению, а были почти на положении людей мобилизованных.
Военные порядки в стране не ослабевали, а наоборот, по мере возвращения с фронтов огромной армии солдат, офицеров и генералов стремление насадить везде армейские порядки ощущалось весьма заметно. Различные группы инженеров, отправленных в Германию с той же целью, что и мы, но несколько раньше нас, были одеты в офицерские формы с погонами. В зависимости от занимаемого положения и возраста все они становились то полковниками (высший чин), то старшими лейтенантами (низший чин), то получали промежуточные звания. За ними закрепилось название 'профсоюзных офицеров' в отличие от настоящих офицеров, получивших эти звания либо на фронте, либо в тылу после окончания тех или иных военных заведений.
Сборы в дорогу были недолгими и нехлопотливыми, так как никто из нас не был обременён ни излишками одежды, ни какими-либо предметами ухода за собой. Мы все понимали, что там нам предоставят весь необходимый минимум условий для более или менее нормального существования. Отъезжающих набралось довольно много, и нас посадили на два совершенно серых 'Дугласа' . Я впервые в жизни летел на самолёте, и мне было очень интересно наблюдать землю под собой с высоты. Погода была ясная, безоблачная, слегка покачивало, закладывало уши, шум мотора мешал разговаривать. Потом всё это однообразие стало надоедать и хотелось быстрее прилететь к месту назначения. В Минске сделали остановку на одном из военных аэродромов для дозаправки. При снижении и посадке я почувствовал очень сильную боль в ушах, однако многие мои попутчики перенесли этот манёвр без всяких болезненных ощущений.
В Берлин прилетели далеко за полдень, и с места нашей посадки можно было прочесть надпись над зданием аэропорта: 'Шёнефельд'. Здесь нас впервые за всё время полёта накормили и проинструктировали: сейчас всех развезут по квартирам к жителям Берлина на ночёвку, а завтра в 10 часов утра за нами приедут и отвезут в штаб, поэтому от домов и квартир далеко не отлучаться. Развозили на небольших открытых грузовых машинах, приспособленных для пассажиров. К нам на борт сели человека три или четыре сопровождавших нас немцев, которые всю дорогу громко разговаривали между собой, много смеялись и вели себя очень непринуждённо. К своему ужасу, я обнаружил, что из их разговора я не разобрал ни единого слова, будто никогда не учил немецкого языка. Как же так могло случиться, что после пяти лет обучения в школе, в которой с трудом, но всё же получил пятёрку по немецкому языку, я абсолютно ничего не мог понять? Я даже подумал, что они говорят не по-немецки, а на каком-то другом языке, но абсурдность подобной мысли была очевидной. К моему удивлению, оказалось, что и другие мои товарищи ничего не понимали. Очень долго прислушиваясь к их речи, я стал различать только два известных мне слова: 'я', то есть 'да' и 'нихт', то есть 'нет', причём последнее слово произносилось почти как 'нышьт' в русской транскрипции. Как выяснилось чуть позже, только один из нас чуть понимал их язык - это был Умка Гольцман (полное его имя Наум), мой сокурсник, сам из города Каменец- Подольского, хорошо знавший еврейский язык и изучавший в институте немецкий. По дороге я обдумывал, как же мы будем общаться с немцами, на квартире которых нам предстояло провести ночь. Когда мы начнём работать, я надеялся, что у нас будут переводчики.
Тем временем нас привезли в один из довольно тихих районов Берлина и по два-три человека разместили в соседних квартирах. Надо сказать, что мы все ожидали встретиться, мягко говоря, с недоброжелательным отношением к себе, и были готовы в случае необходимости прибегнуть к ответным действиям. Несмотря на то, что со времени окончания войны прошёл уже целый год, немцы для нас оставались всё ещё врагами, и это чувство трудно было перебороть, да никто и не старался сделать это. Наши провожатые, что-то наговорив хозяйке квартиры, ушли, и мы с приятелем остались стоять около своих чемоданов, как бессловесные истуканы.
Хозяйка, очень приятная женщина лет тридцати пяти, что-то нам говорила, сопровождая разговор мягкими жестами, но я из всего этого понял всего три слова: два из них - 'господин инженер' или, точнее, 'господа инженеры', произносимые как 'герр инжиниирен' (из-за отсутствия в русском языке придыхательного звука, обозначаемого буквой 'аш', я не рискую заменить его наиболее близким звуком, а пользуюсь звуком 'г'), причём 'р' грассировалось до неузнаваемости. В третьем слове можно было угадать 'пожалуйста', произносимое на русском языке, но с очень сильным акцентом и ударением на звуке 'ю' - 'пожалюста'. Во время 'разговора' она нам подала руку и представилась: 'Фрау Шарлотта'. Мы пожали протянутую руку, кивнули головами в ответ, но своих имён почему-то не назвали, как будто это была военная тайна - скорее всего от растерянности. В конце концов мы поняли, что она приглашает нас пройти в наши комнаты, которых оказалось две: в одной были две кровати, а в другой - две белые табуретки с белыми тазами, наполненными до половины водой, и два белых венских стула, на каждом из которых стояли белые кувшины с водой и мыльницы, а на спинках висели полотенца. Жестами она показала нам, что мы можем пройти в столовую, где она приготовит для нас чай, и оставила нас одних.
Мы не очень хорошо представляли себе назначение этих тазов с водой. Попробовали температуру воды, думая, что она предназначена для мытья головы, но она была чуть тёплой и для этой цели совсем не годилась. Посовещавшись, мы решили, что в доме нет водопровода или он не работает, и они умываются таким вот способом. Мы кое-как умылись, достали свои нехитрые запасы пищи и отправились через коридорчик в столовую. Там нас уже ждала хозяйка. На столе были расставлены чашки, блюдечки, ложечки, чайник с горячей водой и чайничек с заваренным чаем. Что-то объясняя нам, хозяйка жестами пригласила садиться и, как мы поняли, она извинялась, что ничего из еды не может нам предложить. Мы воспользовались своими бутербродами, попытались угостить и её, но она очень вежливо отказалась. Она, видимо, знала, что по карточкам живут не только они, в Германии, но и мы, в России.
После нашего ужина, перед тем, как отправиться спать, мы попросили её показать, где туалет. Это международное слово она сразу поняла и со словами: 'Тойлет, битте, битте, тойлет', - провела нас к этому заведению. Мы, как могли, поблагодарили её знаками и, отправляясь спать, мой напарник, покопавшись в своей памяти, отважился сказать ей 'Ауфвидерзеен', на что получил ответ 'Гуте нахт'. Тут я впервые сообразил, что можно было у неё узнать, не говорит ли она по-английски. Всё-таки на нём какой-то элементарный разговор я был в состоянии провести, но это уже относилось к упущенным возможностям.
Перед сном мы заглянули в туалет. Он полностью соответствовал нашим представлениям, и, к нашему удивлению, водопроводная система исправно функционировала. Там же был и умывальник, и мы так и не поняли, почему для умывания нам дали тазики с водой, а не предложили воспользоваться ванной или туалетом.
Ещё один сюрприз нас ожидал в спальне. На обеих кроватях покрывал уже не было, так что можно было сразу ложиться спать, но постель была застлана так высоко, что на неё трудно было забраться без приличного разбега. При первой же попытке забраться на неё она мягко подалась вниз и опустилась до уровня обычной постели, а я утонул в каком-то белоснежном аромате. И сама постель, и подушка, и так называемое одеяло совершенно не были похожи на наши привычные спальные принадлежности. Все они были набиты очень мягким и нежным пухом, так что, очутившись в их объятиях, казалось, что ты плаваешь в какой-то непонятной среде. Если бы всё это происходило лет на двадцать позже, я бы сравнил это ощущение с состоянием невесомости. В этой необыкновенной постели мы спали как убитые и выспались на славу.
Наутро в соседней комнате опять нас ждали тазики со свежей водой. Мы встали рано и, наскоро умывшись уже освоенным способом и пожевав свои бутерброды, спустились вниз. Это был субботний день, до десяти часов ещё оставалось довольно много времени, и мы решили немного прогуляться. Как я понял, мы находились на одной из окраин Берлина. На улице не было ни души. Чистые тротуары, много деревьев и кустарников, кое-где урны для мусора, под деревьями в нескольких местах скамеечки для отдыха. Но ощущение такое, будто город вымер. Позже я понял, что в субботу люди, как правило, на улицах не появлялись, бегая толпами, как у нас, по магазинам в поисках чего-то, будь то продукты или промтовары. Суббота и воскресенье - святые дни отдыха, даже детей я не увидел на улице. Мы прошли по ближайшей не очень широкой улице один или два квартала. Все заведения закрыты. Вот магазин, который, судя по некоторым образцам, выставленным на очень бедной витрине, торгует посудо-хозяйственными товарами.
